— О генерале. Он свой срок отслужил. А нам ещё пахать и пахать…
Софья выразительно приложила палец к виску и покрутила в разные стороны: «Без слов». — Я прыснул со смеху. Редкий случай в последнее время, когда я согласился с её диагнозом. Какое счастье жить в демократической стране, где неконституционное право на безумие предоставлено каждому!
Неожиданно погас свет. Когда через мгновение свет появился, на столе лежала странная записка, каллиграфически написанная чернильной перьевой ручкой: «Коли пани б'ються — у холопів чуби тріщать»[7]. Угроза возымела действие. Спорщики струхнули и примирились. Поди, знай, как в дурном настроении проявит себя склонный к авантюрам непредсказуемый дух старого гетмана, успевший за долгую жизнь послужить двум польским королям, турецкому султану, русскому царю и шведскому королю.
«Товарищ Сталин, вы большой учёный»
Под утро приснился сон. Гетман Мазепа со следами побоев на лице и с оторванным левым усом в полубессознательном состоянии сидит в комнате без окон, прикованный к стулу наручниками. Над ним заботливо склонился товарищ Сталин.
«Вано, — нежно говорит Сталин, — партии на мировую революцию валюта нужна. Ошибся я в Миките. Шпион он польский. Не справляется гетман Хрущёв. Украина голодает, Сечь Запорожская голодает. А чтобы сытно она жила, Царьград казакам надобно брать. Босфор и Дарданеллы. Скажи, Вано, куда спрятал золото, и я тебя гетманом назначу, две танковые армии дам, по пять тысяч танков в каждой, и как в старое доброе время, пойдёшь на басурман ты с походом. Возьмёшь для меня проливы, малюсенькие такие проливы, — он сложил большой и указательный пальцы, образовав между ними миллиметровую щель, — Константинополь на месяц в награду казакам дам. С турчанками захотят пошалить, деток наделать, мелочишку какую из дому на память взять, сувенир или пустячок, пусть шалят и столько берут, сколько в рюкзаке унесут. Дай мне только проливы. Эренбургу скажу, он зажигательную статью напишет, название я уже придумал, „Константинополь ответит за всё“. Напишет так, чтобы у казаков сердца гневом горели. Это клятые турки, вам за Роксалану, за девушек наших, в гаремы угнанных, за Крещатик, взорванный в сорок первом, за Днепрогэс, и… вот слышу, товарищ Микоян умную вещь подсказывает, „за погромы армянские“. А хочешь, Вано, я тебя членом Политбюро сделаю? Или на место батьки Лукашенко поставлю? Скажу князю Владимиру, он ему вмиг кайло в руки даст и на Крымско-Днепровский канал направит».
