Несколько минут мы прошли молча, каждый погруженный в свои думы. Тёмная и тёплая звёздная южная ночь не позволяет долго грустить, настраивает на сердечные разговоры, прощает обиды и призывает к любви. Я думал о будущем, а говорил о прошлом, за проникновенными словами скрывая свои тревоги и опасения.
— Россия в первой четверти двадцатого века стала страной Исхода. До первой Мировой войны от погромов и унижений уходила еврейская эмиграция; после прихода к власти большевиков — белая, аристократическая, ностальгирующая о прежней жизни. Еврейские беженцы покидали черту оседлости — тоску по ней они не испытывали. Белая эмиграция сохранила милые сердцу воспоминания о балах, дворцах, родовых домах и имениях. Переезд за рубеж казался им временным. Они осели в европейских столицах, ожидая скорого падения большевиков, с мольбой и надеждой, что сбудется пророчество Цветаевой, «и взойдёт в Столицу — Белый полк». Вертинский, сочинявший пронзительно искренние песни о чужбине и тоске по России, был их кумиром. Они плакали, слушая его, и заливали водкой ностальгию о прошлой жизни.
— Мы мало что знаем о белой эмиграции, о трагических судьбах людей, оказавшихся без средств существования в послевоенной Европе, нищей, голодной, охваченной безработицей. Помнишь фильм «Бег» и Ульянова в роли казачьего генерала. Мы смотрели его в «Короленко», — напомнила Софья.
— А помнишь, парижский эпизод, ну просто шедеврально Ульяновым сыгранный, когда через весь Париж в кальсонах генерал Чарнота брёл к дому нувориша, бывшего министра торговли Крыма, к которому на содержание ушла его боевая подруга?
— Ты хотел сказать: походно-полевая жена, — поправила Софья.
— Можно и так сказать.
— Конечно, помню. А какая была любовь, прежде чем они расстались в Константинополе, и она уехала искать счастье в Париж.
— Яростная, всепожирающая. Любовь лишь обостряет трагедию. Безысходность и нищета заставили вчерашнюю знать опуститься до немыслимых прежде поступков. Что говорить, эмиграция — беспощадная мясорубка.
— Это так, — приуныла Софья. — Она безжалостно крушит и перемалывает семьи, если у главы семьи образовалась дырка в кармане. Но подруга Чарноты… У неё ведь профессии не было. Ничего не было, кроме своего тела. Всю жизнь она привыкла быть содержанкой.
— Это тоже профессия.
— Ну, да, кормит во все времена, — ухмыльнулась Софья. — А помнишь, как, увидев Чарноту в кальсонах, она спросила его: «неужели ты шёл без брюк через весь город?» А он ответил с трагическим юмором: «Нет, я снял их в прихожей». У меня на глаза навернулись слёзы. Потрясающе сыграно! Вроде бы смешно. А призадуматься, трагедия!
