«За мирное разрешение бытовых конфликтов и прочность семейных уз» — задушевно прозвучал из её уст мудрый тост. «За здоровье присутствующих», — вторым тостом вежливо ответствовал зять. В отличие от нас, оценивших вкус и крепость напитка, Клара Яковлевна к коньяку не притронулась и дважды пригубила вишнёвку. Коньяк в малых дозах лечит душевную хворь. Развязался язык, пожелавший произнести третий тост, глубокомысленный и философский, но стоило руке вальяжно потянуться за рюмкой, как у Стервы Яковлевны сверкнули ядовитые зубы: «Хватит! Вам ещё добираться домой».
Она цепко схватила бутылку — я успел лишь кончиками пальцев коснуться этикетки — и молниеносно спрятала её в бар.
Упустив добычу, рука любителя коньяка рефлекторно сжалась в кулак.
— Какое должно произойти событие, чтобы бутылка вернулась на стол? — злая реплика сопроводила наглый кунштюк.
— Ваша серебряная свадьба, — брякнула жандарм в юбке. — И ни днём раньше.
— Мама, мы не так часто приходим к тебе вдвоём, — взмолилась Софья, надеясь вернуть бутылку на стол. — Для кого ты её хранишь?
— Если вы не хотите дождаться серебряной свадьбы, то у вас будет ещё один шанс допить её, — на моих поминках.
Софья огорчённо развела руками, и с кислой улыбкой обратилась к взвинченному супругу:
— Простим старорежимную женщину, далёкую от мирских радостей жизни.
Обед подошёл к концу. Раз речь зашла о поминках — программа застолья исчерпана. Я заторопился домой, и Софья, испугавшись, что мелкие шпильки быстро превратятся в обоюдоострые иглы, отказалась от десерта, чая с яблочным пирогом, и дипломатично пожелала забрать пирог сухим пайком. Обратный путь — со Второй станции Большого Фонтана до привокзальной площади — полчаса неспешного пешего шага. Пластинка Вертинского задушевно звучала из соседской квартиры, и пока мы спускались по лестнице, она въелась в душу и настроила на лирическое настроение. Алкоголь также способствовал откровенному разговору.
«Что за ветер в степи молдаванской! Как поёт под ногами земля! И легко мне с душою цыганской кочевать, никого не любя!» — картавым голом пел Вертинский. Его голос выворачивал душу. Софья подхватила песню, продолжила напевать на улице и закончила пение на тоненькой ноте пронзительно грустными словами: «О, как сладко, как больно сквозь слёзы хоть взглянуть на родную страну». — Песня навеяла грустные мысли о судьбах эмиграции, о старшем и среднем поколении, которое почувствовало себя беспомощным и ненужным в чужой и далёкой стране, где всё другое, язык, обычаи и культура. Она звучала предостерегающе, и я заговорил о своих страхах, о трудностях, нас ожидающих, о которых мы даже не предполагаем. Софья как будто меня не слышала, не поддержала и не подбодрила, вспомнила ещё один романс Вертинского, и напела пронзительным голосом, имитируя автора: «Вы, слова заветные, куда? Тут живут чужие господа, и чужая радость и беда, и чужие мы для них всегда».
