После небольшого замешательства — скандал не входил в планы коварной женщины, проворно вскочившей с Гришиных колен, едва приоткрылась кухонная дверь, — она не решилась повторно набрасывать на Гришу седло. Отвратительную ситуацию Софья сгладила предложением отведать её фирменное клубничное варенье. Дорошенко согласился мгновенно. Он чувствовал себя неловко — вовлечение в концессию женщины ни в коей мере не входило в его планы, — и за минутную слабость он тысячу раз готов был извиниться перед Евгением, но тепло Софьиных шестидесяти восьми килограммов (при росте метр семьдесят это не много?) внесло коррективы в благие намерения.
— Нівроку, вона гарнесенька, — заколотил сердечный двигатель. — Второго такого момента можливо нэ будэ! Будь мужчиной, Гриня! Решайся!
Только бутылка перцовки могла в эти минуты дать Грише разумный совет. В её поисках Гриша окинул взглядом кухню, забыв, что несколькими часами ранее бутылка совершила харакири, выбросившись на улицу. Дух гетмана, по-хозяйски расположившийся у меня дома, когда реально потребовалась его помощь, почему-то молчал.
«Это судьба, — подталкивая Гришу на гусарские подвиги, выстукивал сердечный моторчик. — Евгений сам выгнал её из дому. Начхал на завещание, разорвал договор и повернул нос в сторону Елисейских полей».
Он нерешительно встал. Софья беспечно стояла спиной к нему у плиты и молча наблюдала за чайником, начавшим фыркать. Григорий сжался, намереваясь досчитать до десяти, а затем обхватить её сзади, положить правую руку на сердце, пошутить, если она попытается высвободиться, «я пришёл за твоим сердцем и не виноват, что ты прячешь его за грудью», и приступить к решительным действиям. «Будь смелее, — подбодрил он себя и перекрестился. — Была, не была!»
— Paris vaut bien une messe, — остановил его тихий голос Софьи.
— Что? — оторопел Григорий, не понимая язык, на котором она вдруг заговорила.
— Я говорю, что король Генрих Четвёртый, лидер партии гугенотов, желая заполучить престол, дважды переходил в католичество.
— Ну, и что из этого? — нервно переспросил Григорий, не улавливая крамольный ход её мыслей.
— А то, что именно эту фразу произнёс он, оправдывая свой поступок. — Софья, наконец, повернулась и виновато посмотрела на Гришу.
— Какую фразу? — силился понять Гриша тайный смысл того, о чём она говорит.
— Париж стоит мессы, Paris vaut bien une messe…
— А золото Мазепы? — схватился он за соломинку, чувствуя, что женщина, уже почти завоёванная, выскальзывает из рук.
