Над вольной Невой. От блокады до «оттепели» | страница 30
Уже на второй год обучения между Глазуновым и Арефьевым существовали расхождения. Класс делился на «передвижников» во главе с Глазуновым и «французов» — арефьевцев. Как недоброжелательно пишет в своем дневнике 1946 году юный Илья Глазунов: «По выражению Гудзенко (вороватого малого, поклонника Сезанна, Матисса и т. д.), весь 11 класс делает „под Глазуна“, за исключением Траугота (сын лосховца), Арефьева и Миронова. Последние шли на реализм, но снюхались с Трауготом и переняли любовь к „цвету“, хлещут без рисунка».
Однако поклонник Ивана Шишкина Илья Глазунов тоже не так прост: «Мне нравился певучий колорит гогеновских экзотических полотен. Его „Ноа-Ноа“ — благоуханный остров — лежал на моем заваленном красками и книгами столе. Интуитивное желание уйти от ситуации нашей советской жизни, индивидуализм и неслияние с ней вызывали увлечение пантеизмом и миром неведомым, непонятным и вечным».
В 1949–1951 годах Арефьева и его приятелей (как и Трауготов) одного за другим отчислили из СХШ за «дурное влияние на учащихся». Кто-то из преподавателей сказал: «Они мне весь курс перепортят». По словам Владимира Шагина, когда их исключали из СХШ, Илья Глазунов сказал: «Мы еще посмотрим, кто из нас станет хорошим художником, а кто плохим!».
Арефьев не унывал: «Жалкие, вонючие, желчные одноклассники; художественная школа — формализованное глупое дело, заскорузлое, чахлое — предложила нам бутафорию и всяческую противоестественную мертвечину, обучая плоскому умению обезьянничать. А кругом — потрясения войной, поножовщина, кражи, изнасилования…»
Изгнанники вместе с поэтом Роальдом Мандельштамом придумали «Орден нищенствующих живописцев» — подпольное объединение, построенное на строгом то ли блатном, то ли монашеском законе: не стремиться вступить в Союз художников, не выставляться на официальных площадках, не работать ни на каких работах, хоть как-то связанных с советской идеологией, и это ничуть не было кокетством: они работали лаборантами, экспедиторами, грузчиками, клееварами, никто из них не занимал должность выше маляра.
Роальд Мандельштам
Александр Арефьев дважды сидел — один раз за покушение на убийство, другой раз за подделку рецепта на наркотики. Роальд Мандельштам умер от костного туберкулеза. Владимир Шагин годы провел в психиатрических лечебницах. Родион Гудзенко сидел «за антисоветскую агитацию и пропаганду». Между тем живопись арефьевцев на фоне советского официоза отличается не столько формальными прорывами, сколько исключительной наблюдательностью. Вот что говорил сам Арефьев: «Среди наших ребят не было формалистов — это значит: мы не шли изнутри себя живописным умением, создавая этим свой мир. Так никогда не было. Всегда на первом месте стояло наблюденное, и после делался эквивалент ему красками. Всегда старались для этого выбрать такой объект наблюдения, который уже сам по себе приводит в определенный тонус необычностью видения ускользающего объекта: в окно, в замочную скважину, в публичный сортир, в морг».
