На улице беспризорники по-настоящему почувствовали дурную погоду. Снегу было по колено, а людей — ни единой души. В ночной темноте мигали редкие электрические лампочки, освещая особняки богатых домовладельцев. Ребята, зябко поеживаясь, сгрудились около Кешки. Они покинули свое единственное, считавшееся надежным пристанище.
— Ишь, как зима окрысилась, — заметил Лу, пряча подбородок в воротник.
— Где крыса? — не понял Корешок.
Он посинел, съежился и часто шмыгал носом. В эту минуту он напоминал скованного морозом нахохлившегося беспомощного воробья.
— Какая тебе крыса! Говорю, по-го-да ок-ры-си-лась. Вон как крутит! — повторил Лу, стараясь перекричать ветер.
Кешка с тревогой посмотрел на оборванные бураном провода и тяжело вздохнул. «Куда теперь идти? Надо спрятаться так, чтобы полиция не нашла. Двинуться на постоялый двор? Там нужно платить и полиция проверяет паспорта у ночлежников. На вокзал? Там опять полиция кишмя кишит. Но тогда куда?»
Так ничего не решив, Кешка пошел наугад в подветренную сторону, увязая по колено в снегу и попеременно подставляя ветру то спину, то бок. Остальные мальчики гуськом плелись за ним, боясь, чтобы их не настигла полиция.
Ванька согнулся в три погибели и старался ни на шаг не отставать от Кешки. За ним плелся Лу, одетый в пальто, сшитое еще матерью. Он поглядывал на спину Ваньки, стремясь не потерять его из виду. Когда снег сыпал Леньке в лицо, затрудняя дыхание, он отворачивался. Шествие замыкал Корешок. Ветер легко швырял его маленькую фигурку из стороны в сторону, метель злобно металась над головой, мороз обжигал щеки. Корешок беспомощно закрывал глаза и еле сдерживал слезы. А ветер все крепчал и крепчал. Наконец Корешок вынужден был остановиться. Над ним загудели и лопнули провисавшие телеграфные провода.
— Дош-лый, ку-ды ве-де-ешь! — донесся до Кешки голос Корешка.
Кешка не знал, что ответить, и молчал. Прошло еще несколько томительных минут.
— Ку-ды ве-де-ешь?..
Кешка повернулся и хотел сказать товарищу несколько утешительных слов, но у него вырвалось против воли:
— Не знаю!
Сильный порыв ветра перехватил Кешке дыхание, заставил остановиться. Но через несколько секунд он боком упрямо двинулся дальше.
Ребята растянулись, стали заметно отставать друг от друга. Они думали о том, где получить хоть временное пристанище от разбушевавшейся стихии, от полиции? Кешка проклинал свою бродячую жизнь и сетовал на себя, что не смог тогда уговорить матроса Налетова взять его с собой в партизанский отряд. Вдруг он вспомнил Нахаловку, родной дом с маленьким окном, большие теплые полати и ласковую мать, все увещевавшую его быть примерным, не хулиганить, а главное — найти свое место в трудной жизни. Обязательно научиться какому-нибудь ремеслу, его за плечами не носить — сапожному, сулившему заманчивое тепло и сухость, дескать, «не будет капать над головой», или плотницкому, что было менее желательно — оно требовало хорошего здоровья, которого Кешка в ту пору не имел. «Хворый он у меня, — говорила мать людям о Кешке. — Ему бы работать в тепле. Подучил бы кто его подметки да подборы подбивать к старым штиблетам. Ремесло хорошее, и всегда кусок хлеба будет».
