— И верно. В дупле никто не увидит, — тихо согласился Лу. — А когда побежим?
— Если хлеб сегодня добудешь, так на рассвете давай удирать. Хозяин должен сейчас уехать.
О, как хотелось Кешке скорей покинуть ненавистную заимку!
Еще долго перешептывались бы маленькие заговорщики, обсуждая задуманный побег, да сердитый мужской бас донесся с открытой веранды хозяйского дома, где горела керосиновая лампа:
— Эй, Кешка! Где ты?
Тот робко откликнулся:
— Я тут.
— Иди сюда, живо! — раздраженно приказал хозяин.
— Иду! Беги, Леньча, — шепнул Кешка, — а то он сюда придет. Да смотри, уговор дороже денег, — на рассвете бежим!
Через минуту, поправляя свою кумачовую рубаху и бронзовый крестик на груди, Кешка стоял на крыльце перед полным, но энергичным мужчиной лет сорока пяти, в рубахе поверх брюк, заправленных в хромовые сапоги. Это был Хватов-старший, приехавший проверить, как идут дела на заимке, и расспросить сестру, не слыхала ли она чего о партизанах.
— Коров плохо пасете со стариком! — отчитывал хозяин Кешку, прихлопывая волосатой рукой комара на блестящей лысине. — Все по осоке гоняете? Надо менять пастбища: сегодня здесь, завтра там. А то на траву скотина вышла, а молока мало.
Пастушонок молча глядел на ноги хозяина.
— Запрягай Бегуна, мне ехать надо, — распорядился Хватов и быстро пошел в дом.
Мальчик спрыгнул с крыльца, побежал на конюшню, запряг лошадь и вывел ее к воротам.
Хозяин окинул взглядом коня, сердито приказал Кешке снять с упряжки колокольцы, грузно уселся в коляску, отчего заскрипели мягкие рессоры, и выехал со двора. А Кешка побежал в избу, откуда визгливым голосом звала его сестра Хватова.
Руки у нее были тонкие, как колесные спицы, пальцы — узловатые, длинные. Плоская грудь, большой нос, бескровные губы, всегда непричесанные волосы и сварливый характер — все это дало повод батракам называть ее Ведьмой.
— Бездельник! Сколько тебе нужно говорить? Иди качай Васюточку, — зло ворчала она, подкручивая фитиль и собираясь ложиться спать.
— Это Феклино дело, — тихо выговорил мальчик.
— Я тебе дам «Феклино»! Она у меня другим занята. Качай и не разговаривай!
Кешке хотелось спать, но он сел на табуретку, взялся рукой за витой шнур и стал его потихоньку тянуть. Колыбель поскрипывала: «Рук-рук, рук-рук». Взлохмаченная голова пастушонка сама клонилась набок. По стене мелькала тень зыбки. Временами Кешка прислушивался, посматривая на лицо ребенка, — спит? Но как только звуки «рук-рук» затихали, младенец начинал реветь, и с кровати, где дремала Ведьма, раздавался голос, скребущий душу:
