— Кто мне подбросит, сама положила. Брат попросил припрятать до поры, я не смогла отказать...
— Тогда расскажите нам подробнее о брате. Все, что вы о нем знаете...
* * *
Когда фашисты окружили небольшой отряд красноармейцев, Александр Аверьянов схоронился в логу среди буйных зарослей чертополоха. Он немного прополз, припадая к корням пахучей травы, и обнаружил глубокую воронку, прикрытую сверху вывороченным корнем. Ствол дерева прикрывал воронку со стороны поля, где сейчас шел неравный бой. Силы измотанного отряда красноармейцев были слишком незначительны, чтобы оказать серьезное сопротивление, к тому же последнее, что видел Аверьянов, скорострельные пушки, которые немцы выкатывали на прямую наводку. Сначала он слышал короткие автоматные очереди — это стреляли красноармейцы, они уходили влево, к реке. «Значит, немцы будут стрелять в ту сторону», — подумал Аверьянов и замаскировал вход пучками наскоро сорванной травы.
Пушки начали бить часто. Он понимал — отряду не пробиться: река простреливалась с берега и на той стороне тоже были фашисты.
Снова стало тихо, так тихо, что слышно, как в траве путается легкий ветерок. Затем неторопливые шаги и отрывистые негромкие голоса фашистов. Аверьянов вздрогнул, схватил автомат, но отдернул руку, словно коснулся раскаленного металла. По телу пробежала дрожь...
В полевой жандармерии его не били. Тощий, нахохлившийся офицер подробно расспрашивал, кто он, как оказался в тылу немецкой армии, какое задание выполнял отряд. Срывающимся голосом Аверьянов торопливо рассказывал об известных ему воинских частях, называл фамилии командиров. В углу комнаты быстро стучала пишущая машинка. Офицер предупредил, если данные не подтвердятся, он передаст его в гестапо, а там не станут церемониться. Он так и сказал по-русски: «Не станут церемониться» — и посмотрел на побледневшего парня. Тот весь сжался под холодным взглядом, внимательно выверил каждое слово своих показаний и дрожащей рукой подписал.
Через несколько дней его доставили на какую-то станцию и кинули в обитый железом пристанционный склад. Как только мрачное помещение с наглухо забитыми окнами до отказа наполнилось людьми, подогнали эшелон.
Вагон скрипел, надсадно трещал на стыках, но каким-то чудом не разваливался. Рядом с Аверьяновым, притиснутый к вагонной двери, стоял молодой парень в разорванной офицерской гимнастерке.
— A-а, сволочи, — ругнулся он, — прикончили бы на месте. Нет, гады, везут в концлагерь.
