— А что ж ему надо, тому человеку твоему?
— Сиди. Сейчас поймешь, почему я именно про него вспомнил. Эх, держал бы ты в памяти мои дела и заботы, как я — твои... Ну да ладно... Так послушай, что я сообразил. Помнишь, ты часто рассказывал про этого зинкиного братца, который еще в госпитале с тобой лежал?
— Помер же он.
— И царство ему небесное. Но документы его, ты же говорил, в доме у них остались.
Скирдюк начал догадываться.
— Не-е, Рома, на такое дело я не пойду! Пусть лучше за ноги повесят — все едино...
— Чудак, — Роман зашептал горячо, — разве же я предложил бы тебе что-то уголовное? Все просто как дважды два: фраер этот, у которого, я думаю, золото найдется, посеял где-то по пьянке все свои бумаги; теперь уже вторую неделю прячется, нос боится на улицу показать, тем более, что он — на примете: крутился он на бирже немножко. Это за ним было. Не скрою, конечно, конкуренты, злопыхатели рады бы заложить его с потрохами. Так вот, он только вчера мне говорил (я его только один и проведываю), ничего не пожалеет за документы. Чтоб только из Ташкента выскочить безо всяких.
— Так он что ж: за какое-то удостоверение личности даже золотом заплатит? — Скирдюк не скрывал подозрительности. — Да на вокзале у жулья за две бумажные тридцатки хоть черта лысого купишь.
— Умница! — презрительно протянул Роман. — А биография? Ее же вместе с ворованными документами не продают? А тут даже я кое-что помню, а ты еще расскажешь мне поподробнее. Я ему и передам. Тогда он — с полной оснасткой будет. Смекаешь?
— Нехорошо это все-таки, Рома.
— А тибрить у будущих фронтовиков их курсантский паек, пускать его на пьянки и на баб — хорошо? — Роман поднялся. — Как хочешь. Условимся все-таки так: я ничего не говорил, ты ничего не слышал. Гуляй, Степа и смотри: перед трибуналом держись молодцом, — он встал и быстро ушел вверх по песчаной аллее.
Скирдюк сидел в оцепенении. Он словно лишился сил, не мог подняться. Лишь потом медленно побрел он к воротам парка. Там, у парикмахерской оставил он свой мотоцикл, когда они с Романом приехали сюда.
Пианиста не было видно, хотя Ассакинская, пустынная в этот час, просматривалась до самого верху, до скверика с гипсовым бюстом Куйбышева посредине клумбы с давно увядшим шафраном, от которого теперь оставались лишь ржавые стебли. Скирдюк ожесточенно толкал подошвой пружинящую педаль мотоцикла, который не желал заводиться. Он невольно вспомнил, что и самому ему приходила однажды мысль — скрыться, сбежать куда глаза глядят с документами того же Назара Зурабова — чистого и честного перед богом и людьми. Чем же он, Степан Скирдюк, лучше того неведомого ему человека, который, пусть по своим каким-то причинам, видит выход в подобном же бегстве под тем же чужим именем?
