На столе в полумраке тускло поблескивали бутылки с темным вином, горкой возвышался на блюде салат: селедка под «шубой» из свеклы и огурчиков, политых обильно сметаной, была нетронута.
Скирдюк присел и увидел прямо перед собой на высоком буфете часы. Была половина третьего. Похмельное безразличие властно пронзила мысль: Ромка будет ждать у товарного склада.
Сердито сопя, Зурабов наполнил три бокала.
— Доча! Ходи сюда, родная, — позвал он как-то жалобно, по-бабьи.
Не сразу появилась Зина. Нос и губы у нее припухли более обычного, но на лице застыло деланное безразличие.
— Ты не серчай только, Зинок, — произнес заплетающимся языком Скирдюк, — я там с командирским ужином завозился.
— Они, командиры твои, случайно по-татарски не разговаривают? — спросила Зина, храня все то же невозмутимое выражение.
— Ты что это, Зинок? Ну, ей-богу. Когда только поспевают бабы плести!
— Ладно, — прервал Мамед Гусейнович, — раз уже сидишь с нами — выпьем.
— Ну что, Степа, с Новым годом? — Зина обняла пальцами тонкую ножку бокала.
— А мамаша что ж? — спросил Скирдюк.
— Она тебе мамаша, как я — папаша. Пей! — Зурабов хмыкнул.
— С Новым годом вас всех, — Скирдюк поднялся, пошатнувшись.
— С наступившим, — холодно откликнулась Зина.
— За здоровье общее, значит, и чтоб победа скорей была.
— Ты за нее особенно сильно стараешься, — Мамед Гусейнович крякнул и отправил в рот изрядный кусок холодца.
— Не хуже прочих! — резко бросил Скирдюк. — Хоть единого фрица, да все ж прибил, наверное. Когда б каждый так, война бы кончилась уже.
— На что намекаешь? — Зурабов жевал колбасу. Желваки ходили на его смуглых скулах. — Мне пятьдесят один год.
— Папа, Степа! Сегодня же праздник все-таки. — Зина вскочила, забежала Мамеду Гусейновичу за спину, обняла его. Он примирительно похлопал пальцами по ее руке.
Скирдюк в какой-то миг пожалел о своей дерзости, но тут же решил с пьяной упрямой беспечностью: «Ну и хрен с ним, со всем!».
— Папуля, — сказала Зина, — я у Степана кое-что спросить хочу.
— Пусть будет так, — Зурабов тяжело поднялся и хлопнул ладонями по столу.
Скирдюк, как ни был пьян, все же вздрогнул: «Чи не дозналась, что я те документы взял?»
— Так где же ты все-таки задержался, Степа? — Зина смотрела сквозь него.
— Я же сказал и папаше, и тебе: дежурил, — у него отлегло от сердца.
— Ах, Степа, Степочка...
В голосе ее звучали и сомнение, и жалость. Он уловил это и прильнул к ее теплому плечу.
— Погано мне, Зинка. Ой, как погано. Запутался — дальше некуда.
