Арест, следствие, бессонные ночи, изнуряющие допросы. Ее не били. Но тянули жилы, словно задались целью вытянуть их все без остатка, и это было жутко. От нее добивались, чтобы она подписала протокол, в котором следователь повествовал, что именно в их квартире собирались коллеги мужа-военные и обсуждали заговор против вождя товарища Сталина.
— Нет, нет, этого никогда не было. Я не могу его подписать — категорически отказывалась она.
— Ты же не любишь своего мужа — кричал следователь ей в лицо.
— Откуда вы это взяли?
— Он тебя изнасиловал и практически вынудил расписаться с ним, ведь он намного старше тебя. Так или нет?
— Я ничего не знаю, о чем вы говорите.
— Что ты не знаешь? Что твой муж враг народа? Что он стоял во главе группы офицеров? А то, что тебя расстреляют, ты знаешь?
Она плакала в ответ. Допросы шли каждую ночь, подолгу, до утра. А днем она отсыпалась и, просыпаясь к вечеру, с тревогой ожидала вызова.
Лишь единственный раз следователь, вышедший из себя и потерявший контроль, ударил ее по лицу крупной, пахнувшей табаком ладонью. Зоя почувствовала себя крохотной, беззащитной девочкой, сидевшей перед взрослым разьяренным мужчиной, и ей хотелось превратиться в тоненькую струйку, чтобы затечь в щель, спрятаться от него.
— Ты комсомолка, какая же ты комсомолка, если сама запрыгнула в постель к мужчине, который старше тебя на семнадцать лет? Чтобы воспользоваться всеми благами жизни?
— Неправда — слабо отбивалась она.
— Что неправда, что? — кричал следователь, зверея.
— Ты не любишь вождя товарища Сталина?
— Я люблю его.
— Это ложь! Наглая ложь! Если бы ты любила вождя товарища Сталина, который ночами не спит в заботах о народе и о тебе тоже, ты бы все рассказала мне.
— Что я должна рассказать?
— Рассказывай, как они хотели совершить переворот?
— Может быть, они собирались после моего отьезда из квартиры мужа? — вопрошала она наивно следователя, но его не устраивала эта версия, ему нужен был заговор и он настойчиво продолжал подводить ее к даче показаний.
— Я ушла от него, потому что мы уже не жили с ним как муж и жена — твердила Зоя.
— Ты получишь срок 10 лет в лучшем случае, это если ты мне все чистосердечно расскажешь. Если же будешь продолжать молчать, тебя расстреляют.
Зоя падала на пол без чувств. Когда она приходила в себя, кабинет плыл в ее глазах, и происходящее ей казалось приснившимся, но чьи-то руки уже тащили ее к стулу, усаживая.
В камере не было окна, нельзя было понять время суток на дворе. Одинокая лампочка скупо светила, отбрасывая на стены кривые, зловещие тени. Ни передач, ни единой весточки от родных, не знавших о случившемся, считавших, что у нее все хорошо, боявшихся лишний раз беспокоить ее расспросами — как никак, их дочь была женой генерала, и наверное ей нельзя лишний раз болтать по телефону, ведь существует понятие военная тайна. Так думали ее родители, и она была благодарна Богу за это. Бог для нее возник в трудные минуты ее жизни и она, будучи комсомолкой, не уверенная в его сущности, научилась хитрить с собой, призывая его в такие моменты.
