А нынче они поднялись из-за него, Вора Бриллианта!
Он знал, что простой «мужик» чтит его, и это многого стоило, собственно стоило всей его жизни! И не только его жизни, а жизни всех «честных» Воров, загибавшихся в штрафных лагерях, в БУРах, на «кичах», в карцерах и «крытых», потому что по большому счету гнили они там, за этих самых простых русских Иванов и не только русских — нет для истинных Воров национальностей.
— Эк, некстати как! Надо же было им! — чертыхнулся Васька.
Неожиданное известие смутило его, хотя он понял, что «мужики» затеялись из самых честных побуждений, возмущенные произволом властей чинимых над ним.
Но вместе с этим он осознавал, что вспыхнувший стихийно бунт, начальство расценит как спланированный им — Бриллиантом, и эта ситуация станет для них выигрышной.
И «хозяин», и «кум» и «режимник», незамедлительно захотят воспользоваться этим, чтобы вывезти его.
А у него были свои планы на этот лагерь, с ласковым названием Лапотки, он ждал приезда сюда воров — единомышленников.
Васька места себе не находил, потеряв покой и сон, его очень беспокоило решение последней, тбилисской Воровской «сходки». Там, на этой «сходке» было принято решение, Ворам внедряться во власть!
А он — Васька Бриллиант, был категорически против этого безумия и отправил на этот счет на волю «маляву», но слово его потонуло в пучине однородных мнений законников, почувствовавших запах больших денег.
«Если поводырем слепого будет слепой — они оба упадут в пропасть!» — негодовал старый Вор.
Он вынул бумажку из сигаретной пачки и, вывернув наизнанку, корявым почерком начеркал на ней текст.
«Когда-нибудь мужикам Воровской масти воздвигнут глыбу. Не было бы вас, не было бы Воров! Поменяйте требования на бытовуху. Васька».
«Ах и почерк!» — возмутился он внутренне, шестиклассное образование так и не дало ему времени, для его выправления.
Тщательно запаяв «малявку», он зажал ее в кулаке, готовый в любую минуту передать Таракану или зажевать, чтобы привести в негодность.
Сорок четыре года он «топтал» лагеря, имея за спиной в общей сложности девяносто лет срока, три раза уходил в побег, один раз с этапа и дважды с зон. Рвали его злые овчарки, натасканные на человечину, били смертным боем конвоиры, он замерзал в ледяных Норильских «кандеях», десятилетиями не ел досыта и все это ради сохранения Воровской Идеи!
Он тосковал по своей ненаглядной голубушке Зое, изнемогшей его ждать и наконец — таки вышедшей замуж, уехавшей в далекую Канаду, по сестре Ане, сердце иссохло в думах о покойной матери, так и не увидевшей своего любимого младшего…, но более всего он извелся в думах о дочери.
