И вот мы вошли в спортзал.
И немедленно наступила тишина.
Абсолютное молчание.
Члены моего племени увидели меня и перестали скандировать, разговаривать и двигаться.
Думаю, даже дышать перестали.
А затем все как один повернулись ко мне спиной.
Грандиозная демонстрация презрения, мать их.
Я был впечатлен. Как и вся команда.
Особенно Роджер.
Он только глянул на меня и присвистнул.
Я же был в ярости.
Если бы эти чертовы индейцы были так же организованны, когда я ходил в здешнюю школу, может, у меня было бы больше поводов остаться.
Эта мысль меня рассмешила.
И я засмеялся.
И мой смех был единственным звуком во всем зале.
А потом я заметил, что единственным индейцем, который не повернулся ко мне спиной, был Рауди. Он стоял в другом конце зала. Стукал мячом, проводя его за спиной, стукал, стукал, как часы. И глядел на меня во все глаза.
Он хотел играть.
Он не хотел поворачиваться ко мне спиной.
Он хотел убить меня, глядя прямо в лицо.
И он рассмешил меня еще пуще прежнего.
Потом засмеялся и тренер.
А следом вся команда.
Мы смеялись, пока шли к раздевалке, чтобы переодеться.
В раздевалке я первым делом чуть не грохнулся в обморок. Я прислонился к шкафчику, чувствуя головокружение и слабость. А потом заплакал, стыдясь своих слез.
Но тренер точно знал, что делать.
– Это нормально, – сказал он мне, но обращаясь ко всей команде. – Если тебя что-то сильно задело, ты можешь заплакать. Но используй это. Используй свои слезы. Используй свою боль. Используй свой страх. Разозлись, Арнольд, разозлись.
И я разозлился.
Я еще злился и плакал, когда мы выбежали на разогрев. Я всё еще злился, когда началась игра. Я сидел на скамье, не ожидая, что меня выпустят поиграть. Я же всего лишь девятиклассник.
Но на половине первого сета с застрявшим на десяти очках счетом тренер послал меня в игру.
Едва я выбежал на поле, кто-то швырнул в меня четвертак. И ПОПАЛ ПРЯМО в ЛОБ, МАТЬ ЕГО!
Пошла кровь.
Кровь шла – значит, играть я не мог.
В крови и в гневе я смотрел на толпу.
Она улюлюкала, пока я шагал к раздевалке.
Я сидел там в одиночестве, пока не пришел Юджин, папин лучший друг. Он только что устроился фельдшером в местной клинике.
– Дай гляну, – сказал он и уставился на мой лоб.
– Твой мотоцикл всё еще на ходу? – спросил я.
– Не-е, добил, – мотнул он головой, промакивая рану антисептиком. – Ну как ты?
– Больно.
– А, ничего страшного. Три шва, и всё. Отвезу тебя в Спокан, там наложат.
– Ты тоже меня ненавидишь? – спросил я Юджина.
