Душою Мария тогда совсем отошла от мужа. Одна только радость была у нее: письма с фронта, в которых бывшие раненые выражали свою признательность ухаживавшей за ними сестре Марии…
Когда Советская Армия громила гитлеровские полчища уже за Карпатами, Сэкултецы возвратились в Молдавию. Андрея направили работать директором школы во Флоренах, Марию учительницей.
— Вот и все. О дальнейшем вам нечего рассказывать. Я надеялась, что ребенок сблизит нас, — вздыхает Мария Ауреловна. — Но Андрей совсем не любит нашу девочку. Дело в том, что на всем белом свете он любит только одного человека — самого себя.
Мария Ауреловна молчит. Лицо у нее грустное, на глазах блестят слезы.
— Не знаю, правильно ли вы меня поняли, Степан Антонович. Может быть, вам кажется странным, что я так говорю о своем муже… — После маленькой паузы она добавляет: — Но я ведь никому, кроме вас, не рассказывала этого.
— И кто бы мог такое подумать про Степана Антоновича!
— Нашел, к кому придраться…
Я пришел в клубную библиотеку обменять книги и тут случайно услышал эти весьма удивившие меня слова.
Отворяю дверь в читальный зал, и сразу становится тихо. Здесь собралось довольно много народу. Некоторых я знаю.
— Добрый вечер!
Только два-три голоса отзываются на мое приветствие, и то сквозь зубы. Я в недоумении. В ушах стоит: «Кто бы мог подумать такое про Степана Антоновича!»
— Вы Андрея Михайловича ищете? — спрашивает меня незнакомый пожилой человек. — Он недавно был здесь и ушел.
Ясно, что меня выпроваживают.
Я беру у библиотекаря книгу и ухожу. За спиной слышу шопот. Чей-то приглушенный голос говорит:
— Т-с-с… Тише…
Что все это значит?
Рядом с читальным залом находится комсомольская комната. Там я застаю Андриеску. Он встречает меня необыкновенно холодно.
Несколько дней тому назад после лекции в партийной школе Андриеску сказал мне, что хочет организовать кружок шоферов из двенадцати подростков. Было бы хорошо ввести в программу занятий кружка и несколько общеобразовательных предметов. Когда и где мы можем встретиться, чтобы посоветоваться? И вот сейчас я ничем не занят, могу потолковать с Андриеску.
— Ну, как обстоит дело с кружком шоферов? — спрашиваю я его.
Андриеску бросает на меня какой-то странный взгляд и неохотно отвечает:
— Не к спеху, Степан Антонович, как-нибудь в другой раз.
Да, повидимому, это все то же. Дело серьезное. Но Андриеску — коммунист. Почему бы ему не говорить со мной прямо? Но спрашивать я не стану. Никакой вины я за собой не чувствую.
