Жанна нервно рассмеялась:
– Она ест кроликов! Понимаете? А вы её хотите лечить, как и её еду?
Невозмутимый ветеринар пожал плечами и философски рассудил:
– В принципе, у всех животных похожие симптомы, и лечение, соответственно, тоже. Все мы из одного теста.
Кабирия при этих словах чихнула и ещё шире открыла пасть.
– И то правда! – засмеялась Рая, чтобы всех подбодрить. – Как же они в природе-то? Сами лечатся. Травку пожуют, поголодают…
– В общем, промывание. При ухудшении посоветовал бы антибиотики. Тетрациклинчик попробуйте. Витаминчики.
* * *
Советы ветеринара хоть и показались глупыми, но Кабирию спасли. Как Рая с Жанной промывали питонше носовые проходы, как пичкали её тетрациклином и витаминами – это отдельная история. Обе вышли из этой битвы нервными и покусанными. Едва не рассорились насмерть. Но день, когда питонша проглотила положенную ей крысу, разрешил все разногласия.
– Почему у неё такое странное имя? – озадачилась однажды Рая и пошутила: – Назвала бы Зоей. Змея особой ядовитости!
– Итальянское… Я тебе покажу! – оживилась Жанна.
Быстро спихнув со стола немытую посуду, она бережно поставила на него ноутбук и, пока тот, дряхло покряхтывая, загружался, со страстью во взгляде поведала подруге о великом итальянском режиссёре Феллини и его маленькой Джульетте.
А потом они вместе смотрели «Ночи Кабирии», и Жанна, влезши с ногами на тахту, вся подобравшись, замерев, стискивая свои почти детские кулачки, переживала и плакала, хотя видела этот фильм не впервые. Рая многого не понимала, но не смела спрашивать, а только заглядывала искоса в лицо Жанны, чтобы убедиться в правильности своих эмоций, в их уместности.
К себе домой Рая шла уже в полной темноте, долго, трудно поднимаясь по снежной натоптанной и оттого очень скользкой тропинке. Единственным ориентиром в пути служил фонарь, горевший так высоко на горе, на перекрёстке улиц, что дойти до него казалось немыслимым. Она не торопилась. Она думала о любви и о женском одиночестве: о своей ли судьбе, о судьбе ли Жанны или о судьбе всех женщин мира – она не понимала, не делила. Она всех жалела. Даже измученную питоншу, с таким красивым и теперь понятным и грустным именем. А ещё вдруг поняла, что Жанна и эта актриса, Джульетта, похожи, словно сёстры. И горевала о подруге, о том, что она такая наивная, доверчивая, такая неприспособленная к жизни. Совсем как эта Кабирия из кино.
* * *
Через месяц, в феврале, на Украине случился очередной политический переворот. С чёрным смрадом горели на киевском Майдане Незалежности резиновые покрышки, а вознесённые слепой волной протеста новоявленные лидеры обещали стране процветание под тёплым и щедрым крылом Запада. Жанна, эта наивная и слабая женщина, вдруг заполыхала огнём национальной гордости, больше походящим на лихорадку при обложной ангине. Словно при температуре за сорок, глаза её неистово блестели болезнью и бредом. Лицо пылало. Губы стали сухи, покрылись коркой. Она похудела, хотя куда уж больше?! С утра до вечера, а то и ночи напролёт её домишко сотрясали новости. Дикторы, кто на «ридной мове», кто на чисто британском английском твердили о свободе, о правах человека, о национальном самосознании и самоопределении.
