Аламар вздохнул. И так плохо, и этак. А может быть, и правда, выйти однажды во двор и устроить собственное сожжение? Это ведь несложно, обратить против себя свой Дар, надо только решиться… а на это у него сил вполне хватит.
Тихо скрипнула дверь, и он обернулся на звук. Кто-то мягко просеменил мимо, затем раздался звук, с которым ставят на стол поднос. Едва слышно звякнули столовые приборы.
— Ваш обед, господин Аламар, — сказала Дани, и ее голос ощутимо дрожал.
Он сжал губы. Ну вот. Зачем она пришла? Не понимает, не видит, что только мучает своего горе-муженька?
…А ведь наверняка переоделась. Аламар мгновенно представил себе Дани — изящную, в легком светлом платье с открытыми плечами, и темные кудри забраны наверх, заколоты какими-нибудь легкомысленными цветочками. И еще он представил себе, как обнимает за талию, прижимая к себе, как прикусывает тонкую мочку, а потом поцелуями спускается вниз, к ключице, и на губах остается чистая сладость ее тела…
Это было очень больно, так, что захотелось выть и царапать стены, раздирая в кровь пальцы и ломая ногти. Из последних сил желать видеть Дани, прижимать к себе, ощущать запах и пробовать на вкус — и понимать, что в ее жизни больше не будет места бывшему инквизитору. Ибо незачем.
— Почему ты пришла? — спросил он, неуклюже поворачиваясь.
Теперь нужно было дойти до кровати, наверняка тарелка с супом где-то там, рядом. Он вздрогнул, когда тонкая рука обвила за пояс, а потом легонько потянула вперед.
— Идите, господин Аламар. Я пришла, чтобы вы поели.
Все вернулось на круги свои. Опять — «господин Аламар»…
От этого было тяжело и легко одновременно. Возможно, так Дани захочет уйти сама, и не нужно будет, ломая себя и выдирая собственное сердце, ее выгонять.
Он послушно дошел до кровати, сел. Понял, что к нему подвинули столик, потом в пальцы ткнулась ложка.
— Я полагаю, вы можете есть самостоятельно.
Кивнув в знак признательности, Аламар нащупал тарелку, зачерпнул суп и, поднеся к губам, вдохнул аромат свежего куриного бульона. Да, легкий суп. Иного ему и нельзя, после нескольких дней голодовки.
Он проглотил несколько ложек, затем подумал о том, что Дани стоит где-то рядом и наблюдает.
— Садись, в ногах правды нет.
— Хорошо, господин Аламар.
Это ее «господин» невыносимо раздражало, как будто ржавым гвоздем по стеклу.
Но к чему поворачивать вспять? Дани должна освободиться от него, и если она уже отдалилась — все только к лучшему.
Ломать себя сложно. Аламар молча доел суп и положил ложку, всем видом давая понять, что можно уносить поднос. Дани медлила. И молчала. Совершенно неясно, о чем она думает, его маленькая девочка… И он, наперекор самому себе, все-таки тянулся к ней, к ее свету и теплу. Хотел, чтобы она никогда не приходила больше — и тонул в непроглядной смертной муке только при мысли о том, что она сейчас уйдет.
