«Но если не любовь, почему мне так больно? И почему хочется причинить боль теперь уже ему?»
Дани поднялась на ноги, расправила подол проклятого красного платья, мысленно желая Ксеону гореть в царстве Претемного.
— Если господин Аламар не желает видеть меня рядом, то я не буду настаивать, — произнесла, с трудом ворочая языком, — но осмелюсь напомнить, что я ношу вашего ребенка. Если вы отошлете меня от себя, то я приложу все усилия, чтобы ребенка вы не увидели тоже.
Она повернулась, встретила взгляд Лаверна, в котором читалось «какая же ты стерва, чтоб так издеваться над больным».
«Это он заставляет мое сердце кровоточить. Он, не я».
И медленно вышла из комнаты. Пол предательски шатался под ногами.
С некоторых пор вокруг него была только тьма. Жуткая, непроницаемая до тошноты. И желание открыть глаза было таким болезненным, что сжигало изнутри. Казалось, распахни веки — и брызнет свет, и станет видна светлая комната, в которой витают легкие ароматы лаванды и ананасов. Он каждый раз себя одергивал. Глаз-то нет больше. И этот мрак — навсегда, вплоть до того момента, как сменится на мрак вечный, могильный.
Аламар не знал, сколько времени прошло с того момента, как ушла Дани. Эльвин задержался, что-то говорил, но его слова не складывались в смысл. Все утонуло в диком, зверином желании открыть глаза и увидеть наконец свет.
«Довольствуйся малым, — пожурил себя Аламар — у тебя больше ничего не болит, вот и радуйся. Лаверн сделал все, что мог, но…»
И просто сказал вслух:
— Лучше б ты меня оставил там сдыхать. Я понимаю, что сейчас являю собой прямо-таки образец черной неблагодарности, но, похоже, моя жизнь закончилась.
— Она тебя не бросит, — сухо обронил Эльвин.
— Ей лучше оставить меня и вернуться к прекрасному принцу. Это будет правильно. Данивьен будет блистать при дворе, а не сидеть рядом со слепым одноруким бывшим инквизитором.
— Вряд ли Данивьен захочет быть рядом с Ксеоном. Она его, похоже, едва терпит. И как мне кажется, даже подумывала над тем, чтобы подобраться поближе и убить. Но узнала, что беременна — это-то ее и остановило, похоже. Боится, как бы с ребенком ничего не случилось. Понимаешь? Она опасается за твоего ребенка. Если бы ты ей был не нужен, она бы избавилась от плода — и все. А она решила сохранить часть тебя.
— Ну хоть в чем-то Ксеон не соврал, — устало пробормотал Аламар.
— Не понял?
— Да ничего, ничего. Это я так, ворчу. Старый слепой ворчащий пень… Не обращай внимания.
