Когда карточка отца так и осталась повернутой к стенке, Ма стала каждую неделю посылать один экземпляр письма пештской маме. Ведь моя мама переехала в Пешт. Тата долго не хотел ее отпускать, но потом все согласились, что маме надо приобрести какую-нибудь специальность: в то время у нее не было никакой — она вышла замуж сразу же после школьных выпускных экзаменов. Вот она и решила теперь перебраться в Пешт к своим сестрам, выучилась на медсестру и поступила работать в родильное отделение, ухаживать за новорожденными. Когда она сдавала экзамены, вся семья за нее болела. Ма с точностью до минуты знала, что и когда будет на экзамене, и все поглядывала на часы и вздыхала: скоро ли кончатся у бедняжки мучения. А Тата без конца рассказывал мне, какой храбрый, какой замечательный человек моя мать. Я ведь осталась в Тисааре, когда мама переехала в Пешт, — так хотел Тата; а я только радовалась, потому что нигде на свете не могло бы мне житься лучше, чем с ним.
У меня тринадцать двоюродных братьев и сестер; но их фотографии висели уже на стене, потому что на столике не умещались. Их я не буду тебе описывать: все равно ведь запутаешься. Но про четырех моих дядей расскажу, их запомнить нетрудно.
Дядя Габор, самый младший, — агроном. В него были влюблены все девочки нашего класса, да и восьмиклассницы тоже. Он на самом деле хорош собой — вылитый Жан Маре, французский киноактер. Только верхом ездит намного лучше. Поля́, которыми он ведает, — без конца и края, и объезжает он их обычно верхом. Иной раз и домой заглянет мимоездом, а девчонки, что живут по соседству, все сразу бегут ко мне: той задание по математике переписать приспичило, этой линейка понадобилась… Да часто и забудут то, за чем прибегали, только на дядю Габора глазеют; а уж если он спросит что-нибудь, ну хоть самый пустяк, — и вовсе зальются краской до ушей. А Иренка Поч из восьмого — она недалеко от нас жила — подарила мне однажды свои красные бусы в две нитки. Из благодарности. Как-то она забежала к нам, а тут как раз и дядя Габор домой приехал с хутора. Он был весь пыльный, потный после верховой езды; тотчас сбросил с себя рубаху и позвал меня, чтобы я вылила ему ведро воды на шею да на спину — так у нас было заведено. Он и согнулся уже в ожидании холодного душа. А я вдруг скажи: «Сейчас Иренка польет тебе». Иренка благоговейно вылила на него ведро и потом две недели подряд рассказывала девочкам, как фыркает и ухает дядя Габор, когда его посреди двора поливают холодной водой. Мне она поклялась в вечной дружбе и была уверена, что я ради нее принесла великую жертву. А я просто не любила, когда вода заливает мне сандалии.
