А К. И. Альбрехт был земляком Кипренского. Его поместье в Котлах располагалось вблизи мызы Нежинской.
Оба портрета, как это водится у нового Кипренского, обогащены пейзажем. Но интересно, что этот «простой, русский пейзаж» словно бы вступает в противоречие с настроением персонажей.
Сидящий на пеньке на фоне реки с деревьями и прогуливающейся по парку жены с ребенком Альбрехт – в излишне церемонной одежде, темном фраке и цилиндре, лежащем на траве, – кажется чем-то чужеродным, «слишком умным» для этих мест. И на лице его выражение отрешенности и тоски.
Афанасий Шишмарев изображен в белой «русской» рубахе, упершимся мощной фигурой в забор своего поместья. Но клинья забора поломаны. Вокруг героя «простецкие» ромашки, а не благородные садовые цветы. И это вступает в диссонанс с тем «возрожденческим» масштабом, который задан в портрете, с его арочным полуовалом вверху, как было в портрете князя Александра Голицына. Но тот-то был изображен на фоне собора Св. Петра, а не ромашек!
Шишмарев – русский «добрый молодец», удалой и бесшабашный. Он готов покорить мир (как наши сегодняшние олигархи). Но пока что в его распоряжении только запущенное поместье, луговые ромашки и поломанный забор. Подобные несоответствия добавляют портретам причудливой интересности, если не глубины. В них ощутим элемент скрытой веселой иронии, неожиданных столкновений русского и европейского.
Художнику было скучно повторяться. Он искал новые способы психологического углубления внутренней жизни своих персонажей. Самой большой удачей этих лет (и всей русской культуры!) стал портрет Александра Пушкина (1827, ГТГ).
Вспомним, что Карл Брюллов так и не написал пушкинского портрета. Не решился? Василий Тропинин написал «московского», спокойного и домашнего поэта, что подчеркивает халат. Образ поэта до явления ему «божественного глагола». Пушкина, осененного светом поэзии, со «встрепенувшейся душой», напишет лишь Орест Кипренский.
Портрет он писал по заказу Антона Дельвига, предположительно, все в том же Фонтанном доме.
Валерий Турчин (со ссылкой на Т. В. Алексееву) пишет о предварительном этюде маслом на доске, хранящемся в частном собрании[149]. Я никогда не видела его воспроизведения. И ничего о нем не читала.
Зато есть другой драгоценный «документ», связавший поэта и художника. В распроданной по дешевке библиотеке Кипренского хранились «Цыганы», целиком изданные в Москве в 1827 году. Я предполагаю, что они были подарены Пушкиным Кипренскому в ходе портретирования. Через год он увез поэму с собой в Италию, а собираясь вернуться, прислал с другими книгами и картинами в Петербург. Одна из самых беспокойных и трагических поэм молодого Пушкина! Я думаю, она должна была глубоко затронуть Кипренского с этой его жаждой естественности и свободы.
