Это до сих пор не ясно.
Пенсион Кипренского по его просьбе несколько раз продлевался. Но весной 1820 года секретарь Елизаветы Алексеевны Лонгинов «дружески просил и советовал» не опоздать с выездом из Рима. Его ждали в России к весне 1821 года. И ехать он должен был через Францию и Германию. Кипренский же попал в Петербург только в 1823 году! И уехал он сначала во Флоренцию, а только потом во Францию.
Любопытно, что пенсион ему продолжали выплачивать до осени 1822 года. Значит, художнику как-то удалось договориться с отходчивой и мягкой императрицей. И не эти ли его «долгие проводы» были причиной неудовольствия начальства?
Хотя, как мне кажется, все это вместе – и то, что он ослушался осторожного приказа Лонгинова («просим и советуем»), и то, что он вызвал раздражение Италинского и Убри, – звенья одной цепи! Российские чиновники не прощали свободного поведения. А он отбился от рук, стал чересчур своеволен, не пожелал слушаться «беспрекословно». К тому же он работал в собственном творческом темпе, который и прежде был не быстрым. А в Италии еще замедлился.
Италинский, судя по всему, обвинял его в «гордости» и «лени».
Мотив «гордости» Кипренского звучит уже в словах вельможи Федора Опочинина, посетившего весной 1820 года Неаполь и сказавшего в разговоре с Батюшковым (вероятно, со слов Италинского), что русские пенсионеры в Риме «ведут жизнь самую недеятельную», а персонально о Кипренском, что он «горд». Сильвестр Щедрин, деливший в Неаполе квартиру с Батюшковым, спешно сообщает об этих высказываниях Гальбергу в Рим[118].
Из первого известного нам письма Италинского к Оленину можно понять, что он пытается предъявить претензии к качеству работ Кипренского: его «более длительное пребывание в Риме и значительно больший пенсион… дают, казалось бы, основания видеть значительно более совершенными произведения, вышедшие из-под его кисти»[119]. Министр явно сердится. «Совершенство» произведений – вовсе не его компетенция. Возможно, его раздражает, что Кипренский пишет то, что хочет, – возлюбленную-цыганку, подобранную на улице девчонку, а не знатных и чиновных особ. В письме он намекает на еще какие-то причины, из-за которых следует сократить пребывание Кипренского в Риме.
В начале августа 1820 года Италинский снова писал Оленину. Письмо это неизвестно. Но Сильвестр Щедрин в письме к Гальбергу в Рим частично его касается.
Слухами земля полнится! Щедрин, находясь в «провинциальном» Неаполе, откуда-то знает, что это письмо, как и прежнее, Оленин читал государю и что в нем были похвалы всем пенсионерам, кроме Кипренского, о котором Италинский «этих похвал не может сказать»
