Он всегда оригинален.
Русских художников в Италии захватили полдень, солнце, расцвет жизни. А его – ночь, луна, пряная ночная чувственность и любовь, соприкоснувшаяся с «тайнами гроба». Он выходит на какие-то глубинные метафизические проблемы. Возможно, не без влияния немецких художников-назарейцев, с которыми общался. Но у него всё живее, естественнее, эмоциональнее.
Цикл картин, стихийно возникший в Италии и писавшийся во время первого и второго пребывания там художника (1816–1822 и 1828–1836), я с известной долей условности назвала «итальянским». Эти картины обозначили некий сдвиг в миропонимании и художественной системе художника.
Для его прежних почитателей сдвиг этот был столь неожидан (и неприятен), что некоторые критики поспешили выкрикнуть (тут ведь надо успеть первым!), что «пребывание в Италии было вредно для нашего художника»[113].
Художник в письмах к друзьям не изливал свою душу. Чтобы понять, что с ним произошло, надо вглядеться в картины. Назову работы, входящие в цикл. Первая – это «Молодой садовник» (1817). Затем «Девочка в маковом венке с гвоздикой в руке» (1819). В том же году написана «Цыганка с веткой мирта в руке». За ними в 1821 году очень важная, «вакхическая» «Анакреонова гробница», к сожалению, утраченная. И две более поздние работы – «Ворожея при свече» и «Сивилла Тибуртинская» (обе – 1830).
Эти картины как некие знаки, магические письмена, которыми художник обозначил открывшиеся ему в Италии тайны. Кипренский стал сложнее, напряженнее, но и чувственнее, легче, динамичнее. У него (а ведь он учился на историческом отделении) появился не просто портрет, но смешанный жанр, включивший в себя и портрет, и бытовой жанр, и пейзаж, да и историческую картину. Все эти «жанры» присутствуют, положим, в «Анакреоновой гробнице» и «Сивилле Тибуртинской».
Художник впитал опыт «синтетической» картины итальянского Возрождения, метафизичность назарейцев (с их главой Овербеком он много общался), но сумел претворить эти уроки в живые и новаторские полотна.
Луна, ночь, любовь и смерть, магия вселенной и магия женского взгляда – вот мотивы его новых работ. И тут уже торжествует «женская» стихия. Женское начало. Как высший взлет мыслей и чувств.
«Молодой садовник» был первым таким прорывом. Своим индивидуально-романтическим настроем он опередил написанного позже, но вполне еще сентиментально окрашенного «Спящего пастушка» (1823–1826, ГРМ) Алексея Венецианова. Там бытовой жанр, тут – метафизика души. Уже не просто глазастый и открытый миру крестьянский мальчишка, каких Орест много зарисовывал в России.
