В новинку была и раскованность простых итальянцев, часто безработных, нищих-лаццарони, готовых плясать и веселиться без устали.
Языческая стихия итальянского праздника, в особенности осеннего, со сбором урожая, увлекла даже сурового и нелюдимого «отшельника» – Александра Иванова, который откликнулся на нее смешной акварелью «Итальянский праздник в Риме. Приглашение к танцу» (1843). В акварели посреди всеобщего веселья красотка-итальянка приглашает потанцевать нелепого долговязого иностранца, которого тащат к ней силой, а он смешно упирается.
Не самого ли себя изобразил Александр Андреевич в этой забавной сценке? Российским пенсионерам с их почти монастырским стилем жизни в Академии художеств приходилось учиться веселью.
Художник Сильвестр Щедрин, высокого роста и красивой славянской внешности, к несчастью, рано умерший, запомнится итальянцам в роли «мачо», «русского медведя», а не танцора! В Сицилии его долго будут помнить рыбаки и лодочники, хозяева остерий и простые итальянские женщины.
Но особенно пришелся по душе этот буйный и чувственный, дневной и солнечный «женский мир» скульптору Николаю Рамазанову, академическому пенсионеру 40-х годов. Его и выдворят с полицейским из Италии через три года за чрезмерное веселье (выкинул во время праздника из окна остерии приставшего к нему аббата). Восточная (татарская) кровь его предков, вероятно, нашла в этой постоянной готовности к веселью что-то общее своей стихийной «жажде воли». Он полностью утонул в стихии карнавала, как, впрочем, и некоторые другие пенсионеры, к примеру, Василий Сазонов, бывший крепостной, попавший в Италию, как мы помним, на средства графа Румянцева.
Кипренский с юмором писал о Сазонове в письме к Гальбергу в феврале 1822 года из Флоренции, что тот «объиталианился совсем в Рыме». Сазонов участвовал в пении, плясках, пантомиме и танцах на балу у князя Боргезе во Флоренции, где сам Орест «не танцовал»[106].
А вот через десять лет рамазановское описание участия русских художников-пенсионеров в «праздничном действе»:
«В фестинах, т. е. в маскарадах, я любовался открытыми нецеремониальными плясками низшего класса, который весь в масках, да и вообще без масок мало, потому интриг и шалостей пропасть; я сам пустился интриговать и некоторых занял как нельзя больше; французский язык мешал с итальянским, добавлял мимикой, забывшись, иногда говорил и по-русски. Одним словом, дурачился и веселился напропалую. После последних фестин большая часть русских собралась у Лепре
