Костя только вернулся из своего третьего затянувшегося военного похода. Трудно было представить, что этот невысокий молодой человек (он был ниже Ореста) хрупкого сложения (в «Арзмасе» его прозвище Ахилл произносили: «Ах, хил!») уже столько повидал на своем веку. Был тяжело ранен под Гейдельбергом в первых и неудачных походах российской армии против Наполеона (Николай Гнедич как-то показал Оресту письмецо Кости, датированное 1807 годом, где тот нарисовал себя скачущим на костылях, с задранной назад больной ногой), потом участвовал в войне со Швецией…
Мысли Ореста как-то сами собой перенеслись от Кости Батюшкова к Алексею Оленину – хозяину Приютина и доброму знакомому их обоих. Костя знал его еще до своего знакомства с Кипренским. Оленин Косте протежировал. Взял его на должность помощника хранителя манускриптов в Петербургскую публичную библиотеку, где был директором. Место не хлопотное, зато вокруг все знакомые, «приютинские». Тут и баснописец Иван Крылов (Орест будет его писать и рисовать, и в его библиотеке, переезжающей из Петербурга в Италию и затем снова в Петербург, найдется место и для «Басен Крылова»[69]). Тут и одноглазый Николай Гнедич – переводчик гомеровской «Илиады». (И его Кипренский запечатлеет в профильном портрете.) Все эти люди постоянно встречались не только на службе, но и в Приютине, у гостеприимного Оленина.
Орест представил низенькую подвижную фигурку Оленина, его некрасивое, но живое лицо. Оленин увлекался археологией и древностями, а по образованию был артиллерийским офицером. Тоже, в сущности, дилетант. Но с большими амбициями, да и с несомненными познаниями. Даже Николай Гнедич прислушивался к его советам по части эллинистических древностей.
В 1813 году Орест нарисует хозяина Приютина в дни его пятидесятилетия. Нельзя сказать, что льстит. Небольшая полуфигурка повернувшегося в профиль Оленина напоминает нахохлившегося воробушка. Но лицо исполнено энергии, которую подчеркивают широкие карандашные штрихи за круглящейся спинкой кресла. Рисунок кажется экспромтом.
Супруга Оленина, Елизавета Марковна, изображена тогда же совсем в другой манере – словно сошла со старинных портретов «времен очаковских и покоренья Крыма», что, должно быть, вполне соответствовало ее художественным вкусам. Портрет подробный, статичный и скучноватый. Самый живой и вдохновенный портрет достался сыну Олениных – Пете. Орест его и впрямь любил, любовался молодым Олениным, чудом вернувшимся с войны живым. Из всех рисунков этого времени, запечатлевших «героев войны», а это и братья Ланские, и Алексей Томилов, – портрет Петра Оленина отличается какой-то особой монументальностью, словно его герой изображен не только вне тревог войны, но и вне суеты обыденной жизни. И еще этот выполненный пастелью и итальянским карандашом портрет изысканно красив. Сияющее юношеское лицо выделено на оливково-зеленом фоне. Военная форма – фуражка и шинель – более темного оттенка. Светятся золотой аксельбант и пуговицы мундира, перекликаясь со свечением задумчивого ясного лица…
