Подобные призывы слышны и в пейзажном рисунке Кипренского. Эти свои ночные «томления», как ни странно, он припомнит в Италии, создав серию картин в ночном пейзаже.
Тверское уединение дало стимул и для новых размышлений, и для новых надежд, и для новой грусти. Здесь завязались очень важные для его будущего знакомства. Оно также показало некую «теневую» сторону высшего света, чтобы художник не слишком обольщался. Надежды на великую княгиню Екатерину Павловну не оправдались. Пенсиона для поездки в Италию он не получил.
Ему поможет наиболее «чувствительная» из царской фамилии – Елизавета Алексеевна. Она и станет его «ангелом-хранителем», а «вечное дитя» Орест невероятно в нем нуждался. Императрицу он изобразит пером в виде женственного ангела («Ангел-хранитель», 1813)[66]. А вот большой ее портрет, над которым он работал в Царском Селе летом 1813 года (тогда же, когда и над портретом Натальи Кочубей), неизвестен. Был ли написан художником? Неясно. Впрочем, в описи вещей, оставшихся после его смерти, значится незаконченный («подмалеванный») портрет императрицы Елизаветы Алексеевны, написанный с натуры и оставленный в Академии художеств[67]. О работе над портретом императрицы художник сообщает все тому же тверскому приятелю Александру Бакунину: «Все лето жил я в Царском Селе – во дворце. Имел счастие рисовать портреты беспримерной доброты Императрицы Елисаветы Алексеевны и всех Ее окружающих; меня полюбили, а Государыне Самой угодно было меня послать в чужие краи от Своего Имени»[68]. Но, как мы знаем, фортуна Кипренского долго испытывала. И тут все получилось не сразу, а только через несколько лет.
А что же произошло с великой княгиней Екатериной Павловной? Ее ждала бурная, но короткая жизнь. Вскоре после смерти принца Георга она выйдет замуж за другого своего двоюродного брата и станет королевой Вюртембергской. Умрет от простуды в расцвете лет, и на ее смерть тот же Василий Жуковский откликнется скорбной элегией…
А Орест Кипренский весной 1812 года, после трехлетнего отсутствия, повзрослевший, но и поюневший, полный надежд, но и растерявший последние надежды – с романтиками такое бывает, – возвращается в Петербург. Закончилось его относительно тихое, грустно-радостное тверское уединение.
