Столь бесславно окончив академию, он остается при ней уже «по собственному желанию». Живет вне ее стен, получая небольшое пособие и продолжая посещать натурный и художественный классы. Я бы сказала, что академическая система отличалась гуманностью. Куда бы мог податься «безродный» Орест?
Все же он блистал, но только в натурном классе. Тут он был неподражаем! Достаточно сравнить ходульность фигур и условность поз в его программной композиции «Дмитрий Донской на Куликовом поле» (1805), за которую он таки получил первую золотую медаль, – и прекрасные его натурные рисунки, чтобы стало ясно: он художник живой жизни, теперешних чувств!
В натурном классе академии ставилась тогда только мужская обнаженная натура. Интересно, что, и попав в Италию, где было много возможностей писать обнаженную женскую натуру, художник сохранит верность своей академической сдержанности. Но об этом мне еще предстоит писать. Позировали в основном люди простые – крестьяне, мужская прислуга при академии и т. д. и т. п.
Вот два натурщика представляют сцену распятия (середина 1800-х годов). Но Орест пишет маслом по дереву не «мифологическую» сцену, а живых людей, их неотесанные «крестьянские» тела, ловит выражение какого-то подлинного страдания на лице у стоящего возле креста. Даже сама природа – рваные желтые облака, бушующая зелень деревьев – здесь гораздо убедительнее, чем ровный, словно раскрашенный пейзаж на исторической композиции.
А сколько экспрессии в безголовом торсе, подсвеченном красной драпировкой («Натурщик на фоне красной драпировки», 1802)! Сколько безумной энергии еще в одном его натурщике, где данное в профильном развороте тело выделено на мерцающем серо-желтом фоне бешеной игрой мышц («Натурщик», 1803, бумага серая, уголь, сангина, мел). И как он ловко разнообразит свои натурные штудии цветной бумагой, акварельной подсветкой, сангиной, мелом!
Дмитрий Сарабьянов, говоря о его ранней графике, вспоминает о барочном рисунке, построенном «на чередовании пятен и выразительности светотени»[24].
Уже тут виден грядущий блистательный колорист!
Только живое, теперешнее, трепещущее, ранимое, излучающее силу, слабость, энергию – вот что его захватывает! А «сказки» былого, исторические анекдоты как-то мало действуют на его воображение. При этом он может работать, только испытывая сильные чувства, почти экстаз! (В этом они с Карлом Брюлловым похожи.) Есть рассказ воспитателя, что, работая, мальчик Орест начинал петь, а это как раз и говорит об «экстатическом» начале, присущем его таланту.
