В результате такого развития событий торговля окончательно прекратилась. По Ладоге и окрестностям рыскали банды мародёров и продовольственных отрядов с самыми разнообразными мандатами, выписанными неизвестно кем. Каждая улица и каждая община выставляла свою вооружённою стражу, но редкая ночь в городе обходилась без смертных случаев. Многие горожане бежали в леса.
В этих условиях Вадим начал искать внутреннего врага, кстати вспомнив об арестованных Гостомысле и членах его кабинета. Но к тому времени деньги и прежняя популярность князя сильно убыли. («Эх, Рюрик, знай бы ты, как они плакал, как они плакал, жалела, что поддались на злостная пропаганду и рушил то, что было при нас!» — вытирал нос старик.) В общем, однажды ночью новообретшиеся сторонники вытащили Гостомысла из поруба. Ион сбежал в селище своего рода. («Яс ними не ссориться, я им, назад, помогать!») А там вооружённые сородичи пока успешно отбивали все попытки экспроприировать их собственность и женщин.
Вадим, видя тщету своих усилий по наведению порядка, окончательно заперся в детинце. Где окружил себя последним сбродом и предался противоестественным утехам да запойному пьянству…
Хрёрекр вздрогнул, покосившись на изрядно опустевший жбанок с пивом, — который уже за сегодня?
Надо было что-то делать, спасаться самим и спасать страну, горячо говорил старик между тем. Потому этой зимой уцелевшие представители «лучших мужей» Словенской земли собрались подпольно в селении Гостомысла.
И обсудили они там главное.
То, что было не слишком очевидно в обыденности быта среди многоплеменного люда Ладоги. И что вдруг открылось Гостомыслу во всей своей ошеломляющей ясности, когда сидел он в порубе и размышлял над тем, как всё это получилось — то, что получилось.
И он излагал это открывшееся уцелевшим своим… своим… родовичам.
Да, так он и назвал их — трёх словен, двух кривичей, двух мерян, одного весина с Сяси и одного чудина с восточного берега Ладоги. И пояснил им, почему он их так назвал.
Каждый из нас жил свычаем своим и обычаем своим, излагал Гостомысл. Как от веку дедами нашими, родовичами нашими заповедано. Словении жил по-своему, как принято у людей языка его. У каждого рода чуть-чуть, но по-разному, а вместе если собрать, то свой закон у них. Суд свой, и князей на войну свои старейшины выбирают. А у кривичей — своё всё. И хотя похожи они языком и обычаем своим на словен, а — не словене. И много было ссор и котор меж ними, ибо разные они были, но не слишком. С мерею меньше ссорились, а с весью почти и вовсе не конфликтовали. И то понятно: одного меря корня со словенами и кривичами — венедского. Хоть и давно они с родины предков в леса здешние ушли, а всё ж родичи. Легче общаться, легче мир хранить. Да и делить особо нечего было: меря — жители всё больше лесные, а словене — речные. Как и кривичи. И ссорятся с кривичами потому же. Вон хоть Ладогу с Любшею взять. Первыми кривичи Любшу построили. Да высокая ещё вода была в Волхове. А словене позже пришли, Ладогу на противоположном берегу построили. Вода ниже была, многие русинги-находники здесь швартоваться стали. Вот вам и котора меж кривичами и словенами — кому ж охота живых денег лишаться?
