— хватит!
— ты о чем? (Хасай)
— о тебе и подлых речах твоих!
— хватай его!
Мамишу жарко стало. Спина вспотела. Вздохнул, чтоб воздуху набрать.
Душно очень.
«Гейбат слегка тронет, я сама видела, — рассказывает Тукезбан, — а голова, глядишь, как блин, сплющилась. Зверь!» А у самой голос дрожит. С чего это вдруг рассказывает Кязыму? То ли за свое «поучился бы у Гейбата!» неловко стало? Не помнит Мамиш.
Собрались как-то все у Хуснийэ с Хасаем. Ага привел с собой товарища, щеголя с тонкими, как ниточка, усиками, высокого и стройного. Не то чтобы ухаживал за Тукезбан — упаси аллах, как можно здесь, в доме, при братьях!.. — просто оказывал знаки внимания: то в тарелку ей красную редиску положит, то кусок отварного мяса.
Тукезбан, расстроенная тем, что Кязым не смог, как обещал, приехать в Баку хоть бы сына повидать, которому уже пять месяцев, сидела и хмурилась. Братья решили, что это из-за гостя.
— Кто привел этого дохляка? — тихо спросил Хасай.
Ага виновато опустил голову, — мол, если бы знал…
— А мы его сейчас… проучим! — Хасай поднялся, полез через стол к гостю и ухватил пальцами его за подбородок.
— Милок, а ну глянь на меня!
— Что это значит!
— Не нравится или нельзя? — спросил Хасай. — А?
— Что за шутки? С гостем…
— Ах, с гостем!.. — прервал его Хасай. И цап его занос. Так крепко сжал, что у того вмиг на глазах слезы выступили, лицо стало темно-багровым, как и нос.
— Как вы смеете?!
— Гейбат, проводи дорогого гостя!
И Гейбат вскочил, погнал гостя к балкону. Что-то грохнуло, покатилось по ступенькам вниз. Хасай выглянул в окно.
— Будешь знать, — бросил он вслед, — как себя вести. Все произошло так стремительно, что Тукезбан даже не поняла, что случилось.
— Дикари! — Это Гейбату, когда он, довольный, вошел в комнату.
А Гейбат будто и не слышит.
— Хороший клиент попался!
— Звери!
— А ты потише, сестра! — упрекнул ее Хасай. — Из-за тебя ведь.
Губы ее дрожали.
— Сама же просила! — изумился Гейбат.
— Я? Ну, знаешь!.. — отбросила стул и пошла к спящему Мамишу.
А Мамиш глянул на себя, пятимесячного, над которым склонилась мать. И молоко горькое, а он молчит, слышит только, как гулко стучит сердце у нее, и за ее спиной Теймур: тоже пошел на Мамиша взглянуть. И смотрит, как Мамиш кулачки сжал, себя по носу бьет.
Тогда, когда ему об этом рассказывали, Мамиш гордился тем, что у него такие дяди, с которыми ничего не страшно, — отвадили от матери того с тонкими усиками. И правильно сделали, что прогнали. Пришел в гости, сиди смирно, не лезь.
