И Ага не ожидал, губы его улыбаются, а в глазах застыл страх. Гюльбала — и слезы! И Хасай вот-вот расплачется. Гейбат не понимал, что случилось, — хохотать еще, а хохот клокочет в горле, или бросаться на защиту Гюльбалы, ведь обидели племянника!
И Мамишу еще ни разу не доводилось видеть плачущего Гюльбалу, он этого не помнит… Упали, прыгая на ходу с трамвая, больно очень, обидно, что брюки у колен порвались, Мамиш не хочет плакать, а слезы льются и льются, а Гюльбале хоть бы что. И Хасай ремнем его при Мамише, губы злые — раз, два, — Гюльбала отбегает, а ремень достает его спину.
больно! не надо!
Мамиш вот-вот разрыдается, а Гюльбала терпит. И нет слез. Будто отец не его ремнем: «Вот тебе! Вот тебе!..»
стой! умрет!
И вдруг Хасая осенило — он нашел выход из этой ситуации и для себя, и для Гюльбалы, и для всех.
— Вы думаете, мне легко? Как тут не заплакать? А сколько слез пролил я во сне? Какого брата я лишился! Какого дяди…
Гюльбала порывисто скинул руку отца и вскочил из-за стола. Поднимаясь, он то ли издал какой-то возглас, то ли прохрипел; будто от резкой волны, Хасай качнулся и отпрянул, Мамиш втянул голову в плечи, хотя никто и не собирался его бить, Ага и Гейбат заерзали, заметались, словно Гюльбала бросил гранату, и она вот-вот разорвется. Оправившись от мгновенного испуга, Хасай вдогонку Гюльбале:
— Стой! Вернись!
Дверь с шумом захлопнулась.
На зов Хасая откликнулся тихий молчаливый парень, который ничем не выдавал своего здесь присутствия; смуглолицый голубоглазый старший сын Аги, память трудных тех лет, Али-Алик выбежал за Гюльбалой; то ли догнать и вернуть, то ли уйти вместе с ним.
Али моложе Мамиша и Гюльбалы и отличается от «коренных» Бахтияровых и цветом глаз и прямыми каштановыми волосами.
Никто не вернулся — ни Гюльбала, ни Алик.
— Свои и повздорят и помирятся! — Хасай не мог себе простить минутной слабости и, выведенный из равновесия, трудно обретал прежнюю уверенность. — Рена-ханум, куда ты ушла, тут у нас чаи остыли, заваривай новый.
И братья закивали.
— Дури у него много в голове, особенно как выпьет.
Хасай нагнулся к столу и шепнул братьям:
— У Рены такая хрупкая душа… — И озирается на Мамиша: извини, мол, ты этого не знаешь, не успел узнать. — Чуть что не так, всю себя изводит.
С Мамишем творилось непонятное: зря поддался общему смеху, это его смех потряс Гюльбалу — и ты с ними?!
Кое-что новое о Теймуре; и насчет гордой строки в автобиографии… Встать, бухнуть кулаком по столу так, чтобы бутылки подпрыгнули.
