— У нас скоро свадьба одна за другой пойдет! Сначала Гюльбала, потом Мамиш. Или ты раньше Гюльбалы? Что ж, и это можно, уже подрастают сыновья у Аги. И Гейбата. Шутка ли — если каждый год по свадьбе, — двое у Аги, плюс четверо у Гейбата!
и первый в этой цепочке ты сам, с тебя и начнем!
— Ну да ладно!.. За вашу интернациональную бригаду!
Так грохочет мотор и вращаются трубы, что буровая дрожит под ногами. Шум, лязг металла, надо кричать.
— Опять идут! — в ухо Гая кричит Мамиш.
— А ты не смотри, делай свое дело! — спускаясь по наклонному деревянному настилу, Гая идет навстречу гостям.
не поскользнись, а то опозоришься!
Начальник промысла размахивает рукой, что-то объясняет гостям, приехавшим издалека, показывает на буровую, а потом и дальше, в открытое море, на острова-основания. Смуглые худощавые гости в перламутровых зеркальных очках, кубинцы, наверно. И Гая стоит поодаль, руки в карманах куртки. Вся группа направляется к ним, поднимается по липкому настилу.
— Это у нас интернациональная бригада! — кричит начальник.
— А ну-ка отойди! — это из сопровождающих. Он снял свой светлый пиджак, отдал начальнику промысла, чтобы подержал, а сам Мамиша теребит, мол, снимай робу, отойди. И гаечный ключ у него берет.
— Что вы, Джафар-муэллим, ну зачем? — останавливает его начальник.
— Нет, я должен! — И Мамишу: — Дай закреплю! — и крепит трубу. Пыхтит, но получается. — Эх, силы уже не те!.. — Мамиш слышал от Хасая это имя. Неужели он, тот самый, высокое начальство Хасая? Джафар-муэллим пожимает руку Мамиша, возвращает ему ключ и робу. Сели в две машины, уехали.
— О тебе спрашивал, — говорит Гая Мамишу.
— Кто?
— Наш начальник.
— С чего это?
— Как же, друг Хасая, о его племяннике печется.
— А насчет труб ты сказал ему?
— Даст взбучку, чтоб не задерживали. При Джафаре-муэллиме сказал. И переводчику: «Вы им не переводите!»
В машине начальник повернулся к Джафару-муэллиму: «Знаешь, чью куртку ты надевал? Племянника Хасая!» — «Что ты говоришь?! Широкие брови, как у Хасая».
Мамиш недоверчиво смотрит на Гая — когда он успел сказать?
— Буровая не может ждать!
— А почему ты молчал, когда робу свою давал? Сказал бы!
и скажу!..
А когда ехали в машине, в грузовике в общежитие, Расим покачал головой:
— Красавец наш начальник!
— С лауреатским значком!
— Ишь ты, сверху углядел? — Селим у Сергея спрашивает. — И я сразу увидел, на солнце горит.
Массивное кресло оскалило свои львиные пасти-ручки. Старинное, высокая спинка с резным гербом, как трон. Парчовая обивка золотыми нитями прошита, позолота в углублениях деревянной резьбы тоже кое-где сохранилась, а на сиденье обивка стерлась, дыры, никто уже не садится, больно потому что. (А сядешь — пружинами ржавыми покряхтит и ждет, когда встанешь, чтоб крякнуть еще.) Стоит, никак не развалится.
