На другой день я была совсем больна, но ничего не говорила об этом. В тюрьме нельзя рассчитывать на удобства. Английская тюремная система совершенно устарела; в некоторых отношениях она в последнее время улучшена, что следует приписать нашим разоблачениям. В 1907 г. правила были чрезвычайно жестоки. Бедный узник, попав в Холлоуэй, оказывался в могиле. В первый месяц заключения не допускались свидания, не разрешалась переписка…
Прошло два дня одиночного заключения, с часовыми прогулками по двору, и меня отправили в госпиталь. Здесь я надеялась чувствовать себя несколько спокойнее. Постель была лучше, пища тоже немножко лучше, допускались такие льготы, как теплая вода для умывания. В первую ночь я скоро заснула, но около полуночи проснулась и, сев на постели, стала прислушиваться. В соседней камере стонала и мучительно рыдала какая-то женщина. Она затихала на мгновение, потом снова начинала ужасно стонать. Сердце у меня сжалось, когда я догадалась, в чем дело: в этой ужасной тюрьме появлялась на свет новая жизнь. Женщина, посаженная в тюрьму в силу законов, которые созданы мужчинами, давала миру дитя. Ребенок, рожденный в одиночной камере! Никогда не забыть мне этой ночи, не забыть родовых мук этой женщины, которая, как я потом узнала, сидела в тюрьме в ожидании суда по пустяковому обвинению, оказавшемуся недоказанным.
Дни текли очень медленно, ночи – еще медленнее. Будучи в больнице, я лишилась возможности посещать часовню, а также осталась без работы. В отчаянии я стала просить надзирательницу дать мне какое-нибудь рукоделье, и она любезно дала мне шить для нее рубашку и затем какое-то грубое вязанье. Заключенным выдавали несколько книг, почти исключительно назидательных.
Но, наконец, настал час, когда мне вернули все мои вещи и отпустили на свободу. У выхода начальник тюрьмы остановил меня и спросил, имею ли я претензии. «Не против вас, – ответила я, – и не против надзирательниц. Только против этой тюрьмы и вообще всех тюрем, сооруженных мужчинами. Мы сравняем их с землей».
Вернувшись к своему уютному домашнему очагу, окруженная любящими друзьями, я собиралась отдохнуть несколько дней, но этому помешал происходивший в тот же день большой митинг в Альберт-Холле, заканчивающий собой неделю сбора средств для кампании текущего года. Женщины продавали почтовую бумагу, цветы, игрушки, подметали мостовые и пели на улицах в пользу общего дела. Это делали многие женщины, пользовавшиеся известностью в мире искусства и литературы. Я считала необходимым хотя бы явиться на митинг. Мое освобождение ожидалось только на завтра, и никто не думал, что я могу прийти. К моему председательскому месту был прикреплен плакат с надписью: «Кресло мистрисс Панкхёрст». Когда все уселись, я тихо взошла на возвышение, сняла с кресла плакат и села. С громкими криками вскочили женщины со своих мест, протягивая мне руки. Слезы заволокли мои глаза, и от волнения я не сразу смогла заговорить.
