Как хороши эти слова, не так ли? Все мои страхи исчезли и, уповая на эти обещания, я пошла с нашими друзьями по темным улицам города.
Лондонский комитет прислал нам на помощь обоих господ Маллезон. Я их очень люблю, твердость их поражает меня, я преклоняюсь пред их необыкновенным спокойствием. Кто-то прислал нам также десятка два телохранителей; это были здоровые, крепкие молодцы из тех, что представляют из себя на улицах живые афиши (hummes-affièhes). Но я не придала особенного значения этой материальной силе. Мы решили, что будет благоразумнее не группировать этих людей в одном месте, чтобы на них не обратили внимания, а лучше рассеять их в толпе, собравшейся у входа в зал. Можно было подумать, что эти люди действуют заодно с регламентаристами, то есть с нашими противниками, стоявшими за регламентацию разврата, но это было только по виду, так как они готовы были броситься по первому знаку к нам на помощь. Как только мы появились, оба Маллезоны стали действовать так, чтобы сбить с толку толпу и отвлечь ее от нас. Это им удалось, так как одного из них приняли за доктора Бакстера Ланглея, и он привлек на себя крики и ярость толпы. Госпожа Гампсон и я воспользовались этим обстоятельством и пробрались в зал. Я не надела шляпы, а накинула на голову какой-то поношенный платок, что делало меня похожей на женщину из народа. Нас и приняли за простых женщин, пришедших на митинг, и мы свободно прошли мимо этих разъяренных людей, стоявших тут с сжатыми кулаками и угрожающим видом.
Собрание было торжественно. Женщины слушали нас с благоговейным вниманием. Временами рев и угрожающие возгласы толпы доносились до нас, тогда дрожь ужаса охватывала всех присутствующих. Незадолго до окончания митинга один из друзей подошел ко мне и шепнул на ухо: «Лучшее, что вы можете сделать теперь, это выпрыгнуть из окна, которое находится в конце зала, потому что толпа ждет вас у дверей». На улице Маллезоны убеждали толпу в том, что я сейчас выйду. Этот маневр дал нам возможность выйти другим ходом в маленькую улочку, узкую и пустынную, где лишь звезды освещали наш путь.
Мы стали быстро удаляться. Сначала за нами шло десятка три женщин, но вскоре они оставили нас, к большому нашему счастью. Ни одна из нас не знала города, а потому через несколько минут, мы очутились на одной из главных улиц, неподалеку от толпы, яростные крики которой доносились до нас. Чувствуя себя не в состоянии идти дальше, я просила свою спутницу оставить меня одну, а самой отправиться на поиски за извозчиком. Она втолкнула меня в какой-то темный чулан, заваленный пустыми бутылками, и затворила дверь. Я осталась одна в совершенной темноте и прислушивалась к шуму шагов этих разъяренных людей, они проходили мимо чулана, не подозревая моего присутствия. Прошло немного времени, вдруг кто-то осторожно отворил одну половинку дверей, и в полутьме я различила силуэт худой женщины. Это было одно из тех несчастных одиноких созданий, которых так много встречаешь в населенных центрах. Женщина вошла и прошептала: «Это, вероятно, вас преследуют? Как не стыдно так обращаться с дамой. Я не была на собрании, но слышала о вас и следила за вами». Доброта этой женщины составляла полнейший контраст с поведением несчастной, заблуждающейся толпы. Это поразило меня и чрезвычайно ободрило. Госпожа Гампсон вскоре вернулась. Оказалось, что положительно невозможно найти экипаж, а потому ничего не оставалось, как продолжать путь пешком, что мы и сделали. Наконец нам удалось найти приют у одного лавочника, методиста, которого мы знали по имени. Он принял нас с распростертыми объятиями, можно было сказать, что он готов отдать за нас жизнь. Он послал за извозчиком, а тем временем поместил меня посреди своих товаров. «Какое счастье, сказал он, потирая руки, что теперь вы вне опасности!» Женщины, возвращавшиеся с митинга, проходили мимо лавки, и мы услышали обрывки их разговоров. «Она права, донеслось до нас, вполне права, верьте мне». – «Если я когда-нибудь буду иметь право голоса, – услышала я еще, – то, конечно, подам за нее».
