Был холодный мартовский день. Шел снег. Утром, до ухода в колледж, муж мой пошел навестить больную. Она едва говорила, но остановила на нем свой глубокий взгляд и, как бы желая поблагодарить за то, что он многое открыл ей, сказала, угадывая его мысль: «Да, господин Бетлер, Господь со мной, в душе моей мир». Агония продолжалась более двенадцати часов. Марион все время сохраняла радостное спокойствие и ясность, что глубоко тронуло всех. Несмотря на холод, она прошептала умоляющим голосом: «Отворите, прошу вас, окно». Ее длинные черные волосы, отброшенные назад, были совершенно мокры от предсмертного пота. Все время она двигала руками, как человек, который погружается в воду. Взор ее померк, чудные глаза беспокойно блуждали по комнате, стараясь найти меня. Вечером она вздохнула и тихо, тихо сказала: «Христос, Бог, приди скорей!» Затем голова ее склонилась на грудь. Еще один вздох, последний… жизнь ушла.
Муж мой и дети только что вернулись из колледжа. Они вошли в комнату покойной. Все мы собрались у ее кровати, она была другом нашего дома. Было что-то трогательное в этой молодой головке, склоненной на бок, и в нежном личике, на котором лежала печать утомления; вместе с тем черты ее выражали полный покой.
Несколько дней до смерти Марион я телеграфировала ее отцу, по ее же просьбе. Пять лет уж он не имел о дочери никаких сведений. Это был честный фермер, стоявший во главе большого имения в одной из богатых местностей Мидланда.
Мы были удивлены, увидев красивого деревенского жителя, настоящего джентльмена. Высоким ростом и манерой держать себя с достоинством он напоминал моего отца. Мы проводили его в комнату дочери и оставили их одних. Лучше было, чтобы один только Бог был свидетелем их встречи. Через два часа я тихонько отворила дверь. Он лежал на кровати и спал глубоким сном. Вероятно, волнение утомило его более, чем дорога. Марион приложила палец к губам, будто призывая к молчанию, и тихо прошептала: «Отец спит».
Мать Марион приехала уже только на похороны. Я украсила гроб белыми камелиями. Покойная была очень хороша в своем белом платье, со сложенными на груди руками. Мать стояла на коленях у гроба. Ею овладело отчаяние. Душа ее полна была возмущения. Она раскачивалась взад и вперед и все повторяла: «О, если бы он мог видеть ее теперь! Нельзя ли послать за ним?» Потом, несколько успокоившись, она сказала: «Какая разница в Англии между людьми! Подумать, что одна семья послужила падению этой девушки, другая же была для нее спасением!»
