Вместе с сестрой посещали мы больных, преступниц и женщин дурной жизни; вместе бывали мы в больших госпиталях Ливерпуля. Любовь и сочувствие, которыми полно было сердце моей сестры, привлекали к ней несчастных, обездоленных и помогали обращать их к добру. Для меня она была также большой поддержкой, так как уверенность ее в том, что мы можем облегчить тяжелое бремя этих бедных женщин, передавалась и мне.
В числе девушек, которых мы приютили у себя еще в самом начале и из которых многие умерли, находилась одна, замечательная по своим духовным достоинствам. Ее звали Марион. Она была как бы первым плодом жатвы, в собирании которой мы принимали участие.
Привожу письмо, написанное мной одной из моих подруг после смерти Марион:
«Впервые увидела я эту девушку в большом зале, наполненном народом. Ее лицо привлекло мое внимание; не то чтобы оно было красиво в общепринятом смысле, но в нем было нечто более привлекательное, чем красота. Задумчивое и вместе с тем открытое выражение ее больших умных глаз проникало вам в душу и влекло к себе. Иногда на лице Марион являлся вопрос: “Кто укажет нам путь к добру?” Она была серьезно больна: у нее были задеты легкие. Я подошла к ней и просто сказала: “Хотите жить со мной? У меня была дочь когда-то”. Она вскрикнула от удивления и, схватив мою руку, так сильно сжала ее, будто хотела навсегда удержать в своей. Я повела ее к себе. Муж мой помог ей взойти на лестницу, и мы поместили ее в хорошенькой комнате, выходящей окнами в сад и предназначавшейся для гостей. Марион проболела три месяца и умерла».
Каким благословением была бы эта девушка для окружающих. Сколько света и тепла она внесла бы, сколько бы слез осушила. Как ужасно, что она так рано покинула этот мир! До нашей встречи Марион совершенно не знала Священного Писания. Во время же своей болезни она до такой степени прониклась духом Евангелия, что ее умные вопросы и тонкие замечания поражали моего мужа, который проводил обыкновенно часть вечера у ее изголовья. Он много говорил с ней, многому поучал ее. У Марион являлись затруднения в некоторых сложных вопросах, над которыми иногда задумываются серьезные люди науки. Я была свидетельницей тому, какую внутреннюю борьбу приходилось порой выдерживать ей. Часто она говорила: «Спрошу сегодня господина Бетлера, что он думает об этом». Но иногда вопросы принадлежали к разряду тех, на которые может ответить только Бог. Марион сама это хорошо знала. Сиделка ее слышала, как она в бессонные долгие ночи молилась и призывала Господа. Мой муж говорил, что некоторые ее рассуждения об истинной вере поразительно сходились со взглядами одного известного современного мыслителя, сочинений которого она, без сомнения, никогда не читала, потому что бедная Марион никогда ничего не читала. Все, что я говорю, касается ее ума. Что же сказать о ее сердце? О, какое благородство, какой запас любви, какая чуткость! Один служитель церкви, прекрасный человек, узнав о нашей больной, пожелал посетить ее. Мы решили не говорить ему ничего о прошлом Марион, чувствуя, что, несмотря на его благочестие, у него не станет достаточно веры, чтобы отнестись к ней справедливо после того, как он узнает истину. Мало людей, у которых вера настолько высока. Когда он вернулся от Марион, лицо его сияло. Он не сказал нам ничего о словах любви и утешения, которые, вероятно, говорил больной; он сказал только о том, какую нравственную поддержку получил он сам после получасовой беседы с ней. По его словам, для него было счастьем это короткое общение с девушкой, которую он считает святой. «Такая молодая и так близка к Богу, ей все ясно!» – добавил он. Никогда не забуду я смерти Марион.
