— Ну что вы! — смутилась Катерина. — У нас все есть!
— В хозяйстве пригодится, — сказал Антон.
— Пригодится, пригодится, — согласилась Людмила.
Снова раздался звонок. Катерина открыла дверь и увидела молодого мужчину с букетом роз. Не парня, а именно молодого мужчину лет двадцати пяти, улыбающегося, в отглаженном костюме, в накрахмаленной рубашке, модном галстуке. Она почувствовала едва уловимый запах незнакомого одеколона или крема. Мужчина явно недавно брился. Еще ее поразили усы. Мужчин в усах она видела только на старых фотографиях — на фотографиях тех не было парней; даже самые молодые по осанке, уверенности были мужчинами. Катерина испугалась. Ей давно никто так не нравился, только когда-то учитель физики, такой же спокойный, только он был уже очень взрослым, воевал, на куртке носил орден Красной Звезды. И не потому, что хотел показать, что имеет награду, просто у него была всего одна куртка, сшитая из зеленой армейской диагонали. Потом, когда учитель женился на продавщице и та купила ему костюм, он уже ходил без ордена.
Людмила, проходя из кухни с подносом, поздоровалась с ним небрежно:
— Привет, Рудик!
— Прошу прощения за опоздание, задержался на передаче, — извинился Рудик.
А когда же успел побриться, подумала Катерина, но тут же об этом забыла. Рудик протянул цветы Людмиле.
— Моя младшая сестра, — представила Катерину Людмила.
— Рудольф Рачков, — представился Рудик и добавил: — Телеоператор.
За столом Катерина оказалась рядом с Рачковым. Она отметила, что, прежде чем положить еду себе, он предложил ей. Первый тост Антон поднял за прекрасных дам. Все выпили, Катерина тоже выпила. После работы она не успела поесть, готовила салаты и не то чтобы сразу опьянела, но почувствовала некую легкость и охотно смеялась анекдотам, которые рассказывал Антон. Потом все спорили о поэзии. Катерина стихов не любила и не знала, разве что учила в школе по программе Пушкина и Некрасова. Стихи казались ей искусственными: ведь люди не разговаривают стихами. Рифму она признавала только в песнях — рифмованные слова легче пелись и запоминались.
Говорили о поэтах. Называли Евтушенко, Рождественского.
— Рождественский далеко пойдет, — доказывал уже изрядно выпивший поэт. — Есть в нем бунтарский дух.
— Сейчас много бунтарей развелось, — вдруг почему-то завелся Антон. — Хлебом не корми, только дай критику на старшее поколение навести. Вот сейчас все допытываются: почему мы молчали? Сейчас легко рассуждать. Посмотрел бы я на вас в тридцать седьмом!
