«Что же он хочет сказать? — подумал про себя Майков, — он же умный человек, зачем же он говорит?»
— Тут я не буду распространяться, — сказал Болдин, — каждый наш человек знает, что я имею в виду. — Он строго посмотрел на Майкова. — Дело совершенно не в этом, хотя наши экспериментаторы принимали некоторое участие и в этих процессах, но это участие было скорее научным, нежели практическим.
— Философским, — поправил Иванов.
— Философским, — поправился Болдин. — Мы всегда хотели идти путем широких обобщений и путем углубления в жизнь, мы хотели поднять глубокие пласты жизни и посмотреть, что за ними. Так вот о чем я, собственно, хочу сказать. Я хочу сказать, что были достигнуты большие успехи как теоретические, так и практические, те успехи, о которых знает у нас каждый наш человек — старый и малый.
Когда Болдин произнес данные слова, снова некоторый образ был разбужен в его спящем сознании. Образ, который имеет смысл привести, ибо он соотносится с дальнейшими событиями и важен в повествовании.
Иван Геннадиевич увидел снова серые пространства. Болота. Леса, множество озер. Серое, нависшее какое-то перламутровое небо. Речки и реки, утопленные в болотистые берега. Он увидел множество людей, несущих шпалы на плечах, потом он увидел лицо одного человека. И это непроизвольно, без всякого усилия со стороны Болдина стало придвигаться и придвигаться к нему, придвинулось почти вплотную, почти приникло к нему. Болдин хотел отшатнуться и не мог, что-то более сильное, чем он, чем его воля, было в придвижении этого лица. Ты, ты? — прошептал он. — Ты снова здесь? — Да, — сказало лицо и исказилось в бешеной гримасе. — Я убью тебя, — сказало лицо, — за все, что ты сделал со мной, за всю мою жизнь я убью тебя. А потом он снова увидел ручейки людей, одетых в серое и текущих по узким тропинкам среди болот. Людей, несущих на плечах своих шпалы. Иные падали и тогда к ним бежали другие люди и заставляли их подняться и снова нести шпалы. А потом он увидел самое страшное. Он увидел ее. Эту стену. Красную кирпичную, старого кирпича стену, которая когда-то была церковной. Наверное, церковной. А теперь стояла перед его глазами, как кровавая густая пелена. Она поднималась из земли. Она была вся в выбоинах. Это была та самая стена, о которой он вспомнил и тогда, на выставке. Та самая стена. И когда, когда же она исчезнет в нем? Уже сколько лет прошло, когда же? Он задавал себе этот вопрос, и губы его беззвучно шевелились.
