— Экономят, зажимов не покупают, аппараты за миллион покупают, а зажимов за двадцать центов не могут, и мучайся тут. И мучаюсь, — добавил он.
— Сволочи, — сказал и Петр Петрович.
— Ну, сейчас что? — Иванов повернулся снова к экрану.
Экран тотчас побелел, и снова посыпались из него неожиданные дары, даже Иван Иванович, видимо, съевший собаку на такого рода штучках, удивился.
— Ну и ну, — сказал он.
А экран продолжал вытворять свои штучки. На нем высыпали звезды, покатили какие-то планеты, показались луга с цветами, периодически исчезавшие в россыпях навязших этих треугольников. Из экрана посыпались самые разнообразные миры. Здесь были люди с двумя головами, были и такие, которые больше всего походили на кентавров, появлялись вообще никому неведомые существа.
— Что ощущаешь?
— Я все могу, — сказал Петр Петрович, — я могу все. Я свободен, я очень свободен. Я могу убить тебя и мне не будет страшно, я могу, я могу, я могу, — Петр Петрович заметно мучался, — я могу, любить могу. Всякого, кого не скажут, и могу полюбить, и тебя даже могу, мне ничего не страшно, оставь меня так, оставь. Убери только запах, эту вонь, убери ее.
— Сейчас, сейчас.
И снова экран неожиданно подернулся рябью и пошел волнами.
— Недолго ты все можешь, — сказал Иванов.
— Сволочь, — сказал Петров, — зачем ты убрал то? Зачем? Я могу, я очень даже могу. Но ты, ты все убираешь, ты всегда мешал мне.
— Помолчи, — перебил Иванов.
— Петров послушно замолчал, его восковое, застывшее по-рыбьи лицо вытянулось, было видно, что этот человек очень устал.
— Ну, скажи еще что-нибудь на прощание, мы скоро кончаем.
— Я знаю, я много знаю, — сказал Петров, — я знаю, что ты думаешь, я знаю, что думают всюду, я знаю даже, что думают на звездах, везде, в каждой клеточке жизни, я знаю все их мысли, они не скроются от меня.
— Как ты знаешь?
— По себе знаю, во мне они все, во мне, они сами этого не осознают.
— Да, да, да, — задумчиво вторил Иванов, — да, да, это вот, это новое, это единственно новое, что ты сказал мне за последние пять месяцев. Пора кончать, — оборвал он неожиданно.
Он подошел к шее Петра Петровича. Вынул из кармана зажим, на этот раз блестящий и сверкающий, пережал одну из трубок, что-то сделал с шеей и резко выдернул всю связку шлангов, проводов и трубочек. Петров вздрогнул и открыл глаза.
— Все? — спросил он.
— Все.
— Ты обещал мне.
— Что?
— Не прикидывайся, ты обещал мне что-то сказать.
— Да, я и скажу.
— Говори.
— Потом.
— Сейчас.
