В 1997 году я проходил первичную специализацию по нейрохирургии в Киеве, в Инстититуте нейрохирургии имени Ромоданова – там находилась кафедра КИУВа. Срок моей «первички» был стандартным, четырёхмесячным, с января по май. На время учёбы предоставлялось общежитие – казённое пятиэтажное здание на бывшей улице Маршала Будённого, 27 (этот адрес может быть известен многим коллегам, так как раньше сюда приезжали усовершенствоваться врачи со всего СССР), в тихом киевском районе «Татарка». Казённое здание в 5 этажей коридорного типа с комнатами на 3 человека, разделённое на мужскую и женскую половину. Я был тогда исполнен самых серьёзных планов, намереваясь провести эти 4 месяца предельно плодотворно – днём ходить на лекции и операции, ночью дежурить, в редкие свободные вечера читать монографии и руководства. Мне было тогда 32 года, и я считал, что всего способен добиться – если не сидеть, сложа руки. Что получилось из моих дежурств, я рассказал в мемуаре «Киевские дядьки». Поэтому оставалось ходить на лекции, на операции, на конференции и компенсаторно читать нейрохирургическую литературу. В КНИИЭНХ была очень хорошая библиотека – читать не перечитать – правда, закрывалась она рано, в 14.00, одновременно с окончанием занятий. Там мне охотно выдавали разные редкие книжки, типа Попелянского или Роуботэма в оригинале, 1945 года издания, особенно, видя мой интерес и усердие. Уважающие себя нейрохирурги удивительно нечасто посещали этот храм знаний. Проблема была, где читать. Читального зала в «общаге» не было, а читать в комнате не позволяла обстановка. Меня поселили с двумя другими зауряд-нейрохирургами – неплохими, в целом, ребятами, немного моложе меня. Один был из Симферополя, другой, кажется, из Запорожья. Оба уже работали нейрохирургами в мощных отделениях больших городских больниц, и эта первичная специализация была нужна им, как говорится, лишь «для галочки». Моего горения сокомнатники не разделяли и время, свободное от занятий, использовали не лучшим образом – сперва бурно пьянствовали, потом нашли себе на третьем этаже каких-то подруг, интернов-стоматологов, и пьянствовали уже с ними. Потом самый активный, («Андрюха») Андрей Семёнович К., лихой, как запорожский казак, начал сожительствовать с этой Леной из города Днепропетровска – крупной, черноволосой брюнеткой «в теле», тоже самой активной из этой женской стоматологической троицы. Оставшихся двоих дам, по идее, должны были разделить мы с («Айвеном») Иваном Даниловичем Б., но проявили необъяснимое, на взгляд энергичного Андрюхи, малодушие и пассивность! Мы с Айвеном оба были, что называется, «не по этим делам»… хотя та Зоя, которая должна стать «моей», была очень даже красивой блондинкой из Ивано-Франковска – неописуемо милой и скромной девушкой, самого строгого и даже религиозного воспитания. Эта застенчивая Зоя обнаружила такой честный, искренний, неподдельный интерес к моей персоне, что я вдруг с ужасом обнаружил, что этот интерес взаимен! Бедняжка «западэнка» с каждым днём всё больше бледнела от моего гнило-интеллигентского «москализма», в котором ей мерещилось моё абсолютное превосходство, какой-то прямо аристократизм… и это было чертовски привлекательно, очаровательно, даже сценически-трагично – что-то вроде фильма «Сорок первый» или повести Лермонтова «Бэла». Как-то так получилось, что поздним вечером мы с ней остались одни в комнате, сидели рядышком на моей кровати, говорить было не о чем, а неловкое молчание стало невыносимым. Надо было что-то делать. Я сделал… сделал то, за что Андрюха и Айэвэн потом очень долго ругали меня – объявил, наконец, Зое, что я женат и есть ребёнок! Почему-то это было очень нелегко сделалать, но я сделал и произнёс роковые слова. Этого оказалось достаточно – Зоя, ещё сильнее побледнев, ушла и перестала к нам, наконец, приходить, смущать бедного zyablikova. Изредка я встречал её на лестнице или на вахте- мы сухо здоровались и разлетались, закусив губу, как два случайно сблизившихся фотонных звездолёта – во всяком случае, с не меньшей скоростью. «А может, я неправильно поступил? – сокрушался я каждый раз. – Подумаешь, соврал бы разок, вон, Андрюха же врет своей Лене, что жена погибла в автокатастрофе, и оба счастливы… а у самого и жена живее всех живых и двое маленьких детей в Запорожье…» Но угрызения совести продолжались недолго и не отвлекали меня от овладения самой прекрасной женщиной по имени Нейрохирургия. У Айвена с третьей стоматологичкой, не помню ее имени, ничего такого не зажглось, по причине отсутствия взаимного интереса, и, если бы не Андрюха (точнее, его Лена, которая теперь постоянно торчала в нашей комнате), условия для возобновления штудирования специальной литературы начали складываться, наконец, благоприятные. К счастью, у тех вскоре тоже наступило взаимное охлаждение – то ли Леночка пронюхала, наконец, что ее кавалер женат, то ли Андрюха, как честный человек, решил оставить её в покое. К тому же, к середине февраля у моих сокомнатников закончились лишние деньги, и пьянствовать стало не на что. Жизнь, вроде бы, начала входить в колею – я утром и днём по индивидуальному графику стал посещать спинальную клинику Института и интенсивно участвовать там в обходах и операциях. Меня уже нарасхват брали на ассистенцию такие маститые корифеи спинальной хирургии как Цымбал, Косинов и Крамаренко, и я, наконец, почувствовал себя вполне пристроенным. К тому же, овладение нейрохирургией требовало освежить в памяти знания по нормальной анатомии нервной системы, начать, так сказать, с дальних подступов, и по вечерам я теперь штудировал Привеса и Синельникова с гораздо большим усердием, чем 15 лет назад во время учёбы в мединституте.
