Иногда академик делал в «мясорубке» обходы.
3-я нейрохирургия считалась спинальной и обособленной, в ней всем заправлял какой-то Ковтунец – нахал, с которым Николай Ефремович сильно не ладил, и на 3-ю необъятная власть Пелешука совсем не распространялась. Поэтому нам, курсантам, ходить туда настоятельно не рекомендовалось. Впрочем, свобода в Киеве, как и на всей Украине, была полная – кто хотел, шёл куда угодно и мог заниматься тем, что нравится.
Из врачей отделения никто не оперировал, во всяком случае, я ни разу не видел. Один раз лежала там какая-то внутримозговая гематома, которую должен был прооперировать «Мишка», тот самый 40-летний представитель многочисленной группы молодёжи, и он уже ходил фаворитом, распустив крылья, героем дня… но в последний момент что-то передумалось, и хирургом пошёл батька, поперэд которого лэзть было нельзя, то есть сам Николай Ефремович, а Мишка только ему ассистировал. Вся молодёжь набилась в операционную, академик, ни на миллиметр не отклоняясь от руководств, сделал резекционную трепанацию в проекции гематомы, рассёк твёрдую мозговую оболочку, скоагулировал и развёл шпателями кору лобной доли, выпусти сгусток крови объёмом кубиков в 50. Мозг запал, запульсировал, раздались восторженные возгласы молодых.
– Ну, все бачилы, як надо?– гордо спросил Николай Ефремович.– Ось так цэ и надо оперировать…
В «ридной мове» он был не очень твёрд и постоянно сбивался на великий и могучий – сказывалось суровое СССР-овское прошлое. На следующий день состояние пациента снова ухудшилось и контрольная КТ показала рецидив гематомы.
– От же подлюка, – прокомментировал академик. – Хотел, як лучше, а получилось, як всегда…
Пациента тут же перевели в «мясорубку», и больше я о нём не слышал.
По четвергам проходили общие обходы, которые делал либо Пелешук, либо ещё один, целиком русскоязычный профессор. С утра отделение обычно было забито «травмой», которой в «мясорубке» не нашлось места. Запомнился больной с лёгкой ЧМТ и резаной линейной раной предплечья. Рана была зашита патанатомической «ёлочкой» в приёмном покое. Пациент был в сознании и без повязки, поэтому «ёлочка» сильно бросилась в глаза. И вызвала всобщее негодование. Стали искать, кто так зашил, но так и нашли – в приёмном покое, как я уже писал, творилось ужасное.
Получалось, что днём в отделении делать было нечего, и это не стоило ни времени, затраченного на поездку до 31-й больницы, ни 25 копийок в один конец на метро.
