Асе он прежде ничего не говорил — по суеверию, а возможно, по мелочной отчужденности людей, живущих под одной крышей, и вот теперь сказал — вечером, на кухне, завершая ужин чашкой чая, кроша податливый рафинад на мелкие кусочки. Сказал коротко, мол, так и так, и не удивился Асиному вопросу, разом отменившему обсуждение, разные там «за» и «против»:
— А ты у главного-то своего спросился? Глядишь, еще и не отпустит.
Ася уже поела, топталась возле мойки, гремела тарелками, потом резко, будто сердясь на быстрое течение времени, поддернула гирю ходиков, и Травников, оглядывая ее в этот момент — рыжеватые, подвитые на концах волосы, плотно круглившуюся спину под голубой материей халатика, — привычно подумал, что можно было и вовсе ничего не говорить, потому что жена, как всегда, не нашла в его словах чего-то заслуживающего долгих переговоров, волнений, забот, вот только обронила, по ее мнению, нечто мудро-женское, до чего мужчина — он, стало быть, Травников — додуматься не в состоянии, и считай вопрос решенным.
— За квартиру я заплатил, — сказал он, мрачно предполагая, что Ася не вернется к прежней теме разговора.
— А за телефон?
— За телефон забыл.
— Слушай. — Ася подошла близко, взяла со стола пустую чашку. — Ты хоть не лайся в редакции напоследок, раз решил… ну, уходить. Вдруг не понравится на новом месте, захочешь вернуться…
— Не захочу! — оборвал жену Травников и встал, сердясь на себя за то, что не угадал хода Асиных мыслей, и на нее саму — что не утешала в сомнениях, не отводила их в сторону, а скорее подкрепляла. — Сколько можно на одном месте? Я что, приговорен?
— Не кричи! — Ася всегда требовала от других говорить тише, когда ей самой хотелось повысить голос, а Травников видел — сейчас очень хотелось, они уже несколько дней не беседовали ни о чем таком, где имела бы значение определенная точка зрения, где бы Ася могла высказаться последней. — Ты не приговорен, но, знаешь, сам же говорил, как у журналистов с работой…
Травников снова сел, стал вертеть в руках деревянный кругляшок-солонку и подумал про жену, что это мать ее в ней просыпается, характерец Софьи Петровны, царство ей небесное; только та знала не одну свою цель, но и средства, а уж, когда дело доходит до средств, тут у Аси отцово наследие: вокруг да около, поживем — увидим, утро вечера мудреней. Да, от матери только желание командовать.
Ася, похоже, почувствовала, что он в мыслях занят ее родителями, спросила:
