– Дитя мое, вы совсем меня не любите!
Андрей, которого ее неуместные возгласы уже успели утомить, мягко выбранил кормилицу, высмеял ее глупые страхи, а потом, все больше поддаваясь меланхоличной нежности и сам того не замечая, он попросил ее вспомнить что-нибудь забавное из его детства, долго рассказывал о своем брате Людовике и о матери, которая далеко. Слеза скатилась у него по щеке, когда он вспомнил их последнее прощание. Изольда слушала его с радостью, охотно отвечала на все вопросы, однако и тени дурного предчувствия не промелькнуло в ее душе, хотя несчастная и любила Андрея всем сердцем. Она не раздумывая отдала бы за него свою жизнь в этом мире и свое место в мире горнем, но, увы, она не была его матерью!
Когда все было готово, Роберт Кабанский пришел сказать принцу, что королева ждет его. Андрей в последний раз обвел взглядом прекрасные ландшафты, которые ночь укрыла своей звездчатой вуалью, поднес сперва к губам, а потом и к сердцу руку кормилицы и неспешно, даже как-то неохотно, последовал за великим сенешалем. Однако уже скоро яркие огни залы, вино, льющееся рекой, оживленные речи и шумные рассказы о сегодняшних подвигах прогнали облачко грусти, на миг омрачившее чело принца. Одна лишь королева сидела, облокотившись о стол, и смотрела прямо перед собой невидящим взором. Губы ее были сжаты, и казалась она на этом странном празднестве бледной и холодной, словно зловещий призрак, вставший из могилы, чтобы нарушить веселье сотрапезников. Андрею, чей разум уже начал тонуть в море каприйского и сиракузского вина, выражение лица жены показалось оскорбительным, поскольку он приписал его пренебрежению. Наполнив кубок до краев, он преподнес его Иоанне. Королева вздрогнула всем телом, и губы ее произнесли несколько поспешных слов, однако громкие голоса заговорщиков заглушили этот шепот, невольно вырвавшийся из ее груди. Посреди всеобщего оживления Роберт Кабанский предложил не скупясь угостить венгерских солдат, несших дозор в коридорах монастыря, винами с королевского стола, и этот экстравагантный жест вызвал в зале настоящую бурю рукоплесканий. Скоро к овациям пирующих присоединились и возгласы стражи, выражавшей таким образом свою благодарность за столь щедрое и неожиданное подношение. И, дабы привести принца в состояние полнейшего восторга, со всех сторон понеслись восхваления:
– Да здравствует королева! Да здравствует его величество король Неаполя!
Застолье не закончилось с наступлением ночи. Гости с воодушевлением обсуждали удовольствия дня грядущего, и Бертран дʼАртуа во всеуслышание провозгласил, что после такого продолжительного праздника вряд ли кто-нибудь пробудится в условленный час. Андрей тут же заявил, что ему одного-двух часов отдыха хватит, чтобы всецело оправиться от усталости, и он очень надеется, что отыщутся желающие последовать его примеру. Граф Терлицци сказал, что, при всем уважении, это вряд ли возможно. Андрей громко возмутился и, заявив баронам, что утром он непременно встанет раньше их всех, в сопровождении королевы удалился в приготовленные для них покои, где и заснул спустя короткое время сном тяжелым и глубоким. Около двух ночи Томмасо Паче, лакей принца и первый привратник королевских покоев, постучал в дверь опочивальни, чтобы разбудить господина на охоту. После первого удара в покоях по-прежнему было тихо. После второго Иоанна, за всю ночь не сомкнувшая глаз, потянулась было разбудить мужа и предупредить о грозящей ему опасности. После третьего злосчастный принц проснулся сам и, услышав в соседней комнате чей-то смех и шепот, решил, что это придворные перешучиваются на предмет его лености. Он спрыгнул с кровати и с непокрытой головой, в одной сорочке и наспех надетых туфлях, распахнул дверь. Здесь мы передаем слово Доминику Гравине, одному из самых уважаемых хроникеров, и приводим его рассказ слово в слово.
