– Нет, матушка, ведь вы же не хотите, чтобы я покинул королевство в ущерб своей чести, – заговорил Андрей с воодушевлением. – Если я и излил в ваше сердце ту горечь и недовольство, которыми подлые враги отравили мою юность, не уныние руководило мной, а чувство собственного бессилия. Я желал, но не мог отомстить им жестоко и безжалостно за все их тайные оскорбления, унижения и подковерные интриги! Не силы недоставало моей руке, моему челу недоставало короны! Я мог уничтожить одного-двух из числа этих презренных – быть может, самых дерзких либо наименее опасных. Но пришлось бы действовать скрытно, и зачинщики остались бы целы и невредимы, а мне – мне бы ни за что не ударить в сердце этого дьявольского заговора! Возмущение кипело во мне, я стыдился самого себя, но был вынужден молчать. Зато теперь мои священные права признаны Церковью, и вы увидите, матушка, как все эти грозные бароны, все эти советчики королевы, все эти регенты королевства будут низвергнуты. Ибо теперь не шпага им угрожает, не битва им предстоит и не равный говорит с ними: их обвиняет король, закон выносит им приговор, а карает – топор палача!
– О мой возлюбленный сын, – в слезах вскричала королева, – ни на мгновение не усомнилась я в благородстве твоих порывов и законности прав. Но если твоя жизнь в опасности, разве могу я слушать голос иной, нежели голос страха? Могу ли дать совет иной, нежели мне нашептывает материнская любовь?
– Поверьте, матушка, если бы рука этих мерзавцев не дрожала, как и их сердца, вы давно бы уже оплакивали своего сына!
– Не открытого нападения я страшусь, но предательства!
– Моя жизнь – в руках Господа, как и жизни всех нас, и самый последний наемник может отнять ее у меня за поворотом дороги. Но король – он прежде думает не о себе, а о своем народе!
Долго еще пыталась несчастная мать увещеваниями и мольбами заставить сына передумать, но, когда прозвучал последний довод и пролилась последняя слезинка, видя, что разлука неминуема, Елизавета призвала пред свои очи Бертрама де Бо, верховного судью королевства, и Марию, герцогиню Дураццо. Доверившись мудрости старца и невинности юной девушки, она вверила сына их заботам в самых нежных и трогательных выражениях, после чего сняла с пальца кольцо искусной работы и, отведя принца в сторонку, надела его ему на указательный палец. Обнимая его, она заговорила дрожащим от волнения голосом:
– Сын мой, раз уж ты отказываешься последовать за мной, прими этот магический талисман, который я приберегала до самой отчаянной минуты. Пока ты носишь на пальце это кольцо, ни сталь, ни яд не причинят тебе вреда!
