— Я утверждаю: человек должен любить свою профессию прежде всего. И надо сделать так, чтобы каждому, без исключения, был открыт путь к любимому делу. И будем считать человека погибшим для общества, если он не на своем по призванию месте. А деньги уж потом. Вот я с детства живу мечтой о сцене. Может быть, таланта Качалова и нет, но кто знает… Поехал в Москву сдавать экзамены в училище Малого театра. Не прошел по конкурсу. Там нужны записочки, протекция, театральная родня. Куда же теперь? Другие устремились кто куда, в юридический, педагогический. Мне отец сказал: пойдешь в политехнический, инженером будешь. Будущее принадлежит им. А я думаю стоять на своем. Я все равно постараюсь проломиться на сцену. Именно — проломиться. Так просто туда не попадешь.
Лицо у Володи строгое, брови упрямо сдвинуты. Зине нравится смотреть на это лицо: ей чудится в нем сила, ум, благородство.
Нет, Зине еще ни разу не доводилось встречать таких парней, как Володя.
Медленно шли они домой по тихому, уже предутреннему городу. Безучастны к одинокой паре темные громады домов, деревья бульвара и мостовая. Ничто не мешает Зине слушать мягкий, доверительный голос Володи:
Несказанная, синяя, нежная…
Дома Зина, не зажигая огня, долго сидела на кровати, боясь шевельнуться, чтобы не потерять напева только что услышанных стихов:
Несказанная, синяя, нежная…
Гроза пришла вечером из-за Камы. Тучи, обложившие горизонт, на город двигались медленно, черные, тяжелые, уже прошитые золотыми нитями молний. От ударов грома все испуганно вздрагивало. Накануне стояли жаркие дни, и земля, сухая до звона, казалось, не выдержит и треснет, как яичная скорлупа.
На берегу Камы в лучину расщепало сигнальную вышку, опрокинуло под откос и раскатало по бревнышку стоявший на упорах амбар с известью. Где-то на закамских лугах взметнулся пожар. А на швейной фабрике повредило трансформатор и испортило электросеть. Цехи стемнели и притихли. От этого гроза, гулявшая над городом, казалась еще страшней.
Петруха ругал грозу, грянувшую в неурочный час: ведь он сегодня именинник. Восемнадцать лет стукнуло. Он хотел этим вечером с Рудиком, братом Геньки Крюка, распить бутылку вина, а потом, может быть, уехать с ним за Каму палить костер и печь картошку. Теперь обо всем этом надо забыть.
Сторожев сидит в электромастерской на ящике из-под гвоздей, пыхает огнем папиросы, стараясь осветить циферблат часов. Тяжело вздыхает и сплевывает на цементный пол. Клюева все нет и нет. Он застрял где-то наверху, в цехах.
