Место громкозвановского объездчика леса занял Никон Спиридонович Сторожев с хутора Дуплянки. Выжигин будто желчью отравился, потеряв всякое уважение в селе, и виновником этого он считал только Никона. При встрече с ним, вздрагивая губами изуродованного рта, спрашивал:
— Ты, Никошка, ишо держишься? Но скоро вышибут, потому на чужбинку обзарился. В лесу — место мое. Слово Выжигина попомни.
Никон, коренастый, крепкого складу мужчина, немного терялся перед Терехой и, не зная, что ответить ему, смущенно улыбался. Это еще более злобило Злыдня.
— Слова мои помни, улыбошник, — повторял он и обиженный отходил прочь, сжимая тяжелые кулаки.
Волей-неволей, а слова Терехи пришлось вспомнить. Не проработал Сторожев в лесу и полутора лет, как грянула война. Никон с первыми же громкозвановскими призывниками ушел на фронт.
Выжигин оказался при прежней службе, моля господа бога о смерти Сторожева. Как-то он вспомнил полуистлевший в памяти рассказ слепой знахарки Миропеи о святом Кириаке и обрадовался этому несказанно. «Ежели ты хочешь верной погибели врагу своему, — шамкала старуха, — вырой втайне от глаз людских могилу и в ночь под кириаков день — последняя неделя перед покровом — захорони в эту могилу какую-нибудь одежину врага. Потом проглоти щепоть могильной земли и промолви, осеняя себя крестным знамением: «Ты во плоти моей, а врагу моему ниспошли кончину».
— Обязательно исполнится воля твоя, — уверяла старуха.
— Царствие тебе небесное, богова старушка, — умильно шептал Тереха, как-то вечером привязывая к седлу своей кобыленки заранее наточенную лопату. Попозднее он выехал со двора.
Все Злыдень сделал так, как учила знахарка, и далеко в лесу, на сухом месте среди моховых болот, появился могильный холмик, как положено, убранный пихтовыми лапами.
Возвращался домой Тереха перед утром. Он часто глядел на небо, и к редкому для него чувству душевного умиротворения примешивалась тихая радость: даже звезды не видели, как он зарывал пустую могилу. Зато там, в стороне кровавых закатов, многим-многим не роют могил. «Ведь Никона убил не я, — оправдываясь, размышлял Злыдень, — убил его кто-то. Я только позаботился укрыть его, чтоб не было какого глумления над убиенным».
Выходило так, что Тереха первый и едва ли не больше всех проявил заботы о памяти Никона. Когда он проезжал через Дуплянки, ему даже обидно показалось, что Дарья сшибает петуха, поставленного руками самого Никона. Злыдень резко окликнул бабу, а потом хотел пожурить ее и этим показать доброжелательность свою дому Сторожевых. Но вышло по-иному. Сам черт, что ли, бросил эту Дашку на него с вилами, и ляпнул Тереха от боли те ядовитые слова.
