Я долго сижу, уставившись на коптилку, и наблюдаю за бабочками и мошками, которые стукаются о стекло и падают на стол, оглушенные или мертвые.
Веки мои тяжелеют, голова, того и гляди, убежит от шеи и упадет на стол, если я вовремя не спохвачусь.
А мама Тина продолжает возиться с посудой. Сто раз она поднимает лампочку, чтобы вытереть стол. Когда же наконец перестанет она звенеть банками и бутылками?
Наконец я не выдерживаю и кладу голову на стол.
Тогда мама Тина трясет меня за плечо и громко зовет, стараясь разбудить. Держа в руке лампочку, она ведет меня во внутреннюю комнату.
Я совсем сплю и уже ничего не соображаю. Мама Тина разворачивает мое белье, которое она постилает на полу поверх овчины. Она раздевает меня, и я бормочу слова во славу божию, которым она меня обучила. Сказав «Спокойной ночи, мама», я валюсь на постель как подкошенный и тотчас же погружаюсь в глубокий сон.
Но такие дни — редкость, чаще всего день кончается плохо.
Проснувшись утром, я свертываю свой тряпичный матрас и несу его сушиться на солнце перед хижиной: ибо к утру он почти всегда оказывается мокрым.
Мама Тина, сидя на корточках перед жаровней, варит себе кофе. Через окно хижины проникает дневной свет, и увядшая кожа просвечивает в дыры старого платья, в котором она спит. Над огнем вода закипает в маленькой консервной банке, и мама Тина аккуратно выливает ее в воронку.
Сменив ночную рубашку на длинную холщовую блузу, составляющую мое каждодневное одеяние, я присаживаюсь рядом с мамой Тиной и наблюдаю, как просачивается кофе.
Она собирает капли в фаянсовый горшочек, кладет туда щепотку сахара и становится в дверях, уперев руку в бедро. Окинув взглядом горизонт, она сообщает, какая погода, или объявляет:
— В окру́ге сегодня будут кушать рыбу — рыбаки Диама́нта наловят целые лодки… Погляди-ка на эти облачка: ни дать ни взять — полный невод…
После каждой фразы она отпивает глоточек кофе и прищелкивает языком.
Я знаю, что в такие минуты надо остерегаться ее беспокоить, нельзя приставать к ней с вопросами. Она рассердится, раскричится:
— Солнце еще не встало, у меня не было во рту и капельки кофе, а этот ребенок уже начал меня терзать!
В большую миску толстого фарфора с голубыми и розовыми цветами мама Тина положила для меня горсть маниоковой муки, развела ее слабым кофе с сахаром, и я уплетаю эту смесь маленькой железной ложкой, сидя на пороге хижины.
Тем временем мама Тина вертит так и сяк на коленях свое рабочее платье, изучая последние разрушения, и наскоро ремонтирует их. Потом она начинает двигаться быстрее, и это меня радует, потому что я с нетерпением жду ее ухода. Деревья, поля, вся округа уже залиты солнцем.
