То, что Поль называет курткой, давно уже превратилось в рыболовную сеть, которая не защищает его ни от дождя, ни от солнца.
По-моему, он чувствовал бы себя куда лучше, если бы ходил совсем голый. Я и сам с удовольствием ходил бы голый. Меня столько раз пороли за то, что я рву одежду. Она лопается в плечах и на локтях во время игры и рвется, когда подлезаешь под забор, под колючую проволоку или продираешься через кустарник.
Если бы мы были голые!
— Я тоже хотел бы ходить голый…
— И я!
Кому не хочется ходить голым по солнцу!
— Э-бе! Давайте попросим наших родителей, чтобы с завтрашнего дня они пускали нас голыми, — увлеченно предлагает Романа.
Я ни за что не осмелюсь обратиться к маме Тине с подобной просьбой и предлагаю:
— Давайте раздеваться, как только наши родители уйдут на работу, и одеваться перед их приходом.
— Нельзя! — кричит Тортилла. — Нельзя нам ходить голыми. Мы уже большие!
Настал вечер. Скоро вернутся родители. Нас накажут. В предчувствии порки наша тревога все возрастает, мы перестаем играть, болтать и веселиться. По правде говоря, у меня нет никакой веры в пучок травы, который я сжимаю в руке.
Ах! Если бы можно было стать нечувствительным к ударам палки по икрам! К ударам хворостины по спине!
Мы уже не раз думали об этом. Но придумали лишь несколько уловок для того, чтобы сократить количество ударов.
— При первом же ударе, — говорит Орели, — я начинаю кричать как зарезанная. Даже моя мама не выдерживает моего крика. Шлепнет еще разочек — плюх! — и заорет: «Хватит, замолчи ты!» Я начинаю кричать потише и вою все время, пока мама ворчит, а когда у нее злоба пройдет, я перестаю.
— А я, — говорит Романа, стуча себя в грудь, — гордая негритянка. Как бы больно ни бил меня папа, я не пикну. Мама говорит, что я вся в бабушку, у которой характер был железный.
Мимо проезжает на своем муле мосье Габриэль — эконом. Рабочий день для поденщиков закончен. Не замедлит появиться и мама Тина.
Я не пойду ее встречать. Наверное, никто из нас не пойдет встречать родителей сегодня. Мы боимся.
Мы расходимся, каждый к своему дому, и ждем.
Уже проехали верхом на мулах злые погонщики, размахивая кнутами и громко ругаясь.
Съежившись на пороге хижины, я изнываю от тоски и дурных предчувствий.
Как мрачен вечер: тропинки тонут во тьме, крыши хижин посинели, отяжелевшие листья кокосовых пальм обвисли; и длинная вереница измученных непосильной работой мужчин и женщин выползает из тьмы сахарных плантаций, как процессия духов, направляющаяся на страшный шабаш!..
