- А мне всё едино.
- Обиделся? Чудак ты, право чудак! – рассмеялся Камчук, поняв, что так из Ефима много не вытянешь. – Отец у тебя мужик толковый, дельный. Землю больше себя любит...
- Этого не отнимешь, – согласился Ефим. Помедлив, продолжал:
- Как-то захворал он и наказывает: «Ты, Симко, когда под образа меня положат, принеси горстку земли с верхней пашни. Помру с ей...». А землю ту он у Мити Прошихина чуть не задарма оттяпал.
- Ну-ну, продолжай!
- Что ну-ну?
- Дальше-то как было?
- Обыгался. Через месяц на ноги встал и сразу за соху. Это, говорит, мне земля помогла. Дух в ей здоровый такой...
- Так ведь это хорошо, что он так беззаветно в землю верит!
- А боле ни во что. Вот я и говорю, что задачку худо решил. Начнись смута какая – плюнет он на колхоз и опять в свою нору кротом уткнётся. А то и похуже...
- В том и фокус, парень, чтобы колхоз для крестьянина дорогим сделать. Знаю, что Михей Матвеевич сбоку пристроился. Вроде как охранник своей земли при колхозе. Думает, обманул Камчука и Советскую власть. Тут, брат, подумать надо: обманул или обманулся. Любит, говоришь? Ну и пусть любит! Ты ему не препятствуй. Земля-то колхозная! Стало быть, он против своей воли колхоз любит... – Камчук коротко хохотнул и опять уткнулся носом в воротник.
Ефим нахохлился, ушёл в себя. «Больно прытко рассудил!» – проворчал он. Камчук окликнул его, но ответа не дождался.
Скоро выдвинулась из-за поворота Бузинка.
Ночь была на исходе.
- Парнем бы родиться тебе! – вздыхала мать, разглядывая в бане тугое дочернино тело.
- Я и девкой нехудо вышла, – отшучивалась Афанасея. – Видно, тятя на совесть старался. Поди, за труды праведные в раю теперь...
- Бесстыдница! – Старуха сердито шлёпнула дочь по крутому заду, проворчала: – Хватит парить-то? Весь дух из меня выпаришь.
Вытянув на полке старые, немощные члены, положила под голову влажный берёзовый веник, слабо вздохнула:
- Шла бы ты замуж. Шибко охота деток твоих понянькать!
- Тебя-то кто нянькать будет? Мужики и дети ухода требуют, – устраиваясь рядом с ней, невесело усмехнулась Афанасея.
После смерти отца мать сразу занемогла. Ноги, которые за свой век столько исходили, вдруг отказались служить.
Ухаживать за ней пришлось недолго. Однажды под утро она позвала ясным тихим голосом:
- Спишь, Афанаска? Я помирать надумала. Подойди – благословлю...
Рука, крестившая Афанасею, была ещё в воздухе, а сердце остановилось.
Афанасея отдала покойнице поясной поклон, прикрыла остекленевшие глаза, поплакала и на четвёртый день схоронила её рядом с отцом.
