Глава двенадцатая, в которой продолжается рассказ о дружбе Ивана Забегалова
Проша жил в переулке, поблизости от Главной улицы. На окне висели ситцевые занавески, на полке стояли книжки, лежали журналы и маленькие томики стихов. На стене висел большой портрет Карла Маркса. После обеда, который нам подала квартирная хозяйка, Проша читал мне свои новые стихи. Это были стихи о том, как на Химкомбинате не спят ночей, чтобы скорее разбить немцев.
— В нашу заводскую газету, — сказал Проша. — А о тебе я тоже напишу. В Москву!
— Пожайлуста, не надо, — взмолился я. Потом я взглянул на часы, тикавшие на стене, и заторопился уходить.
— Куда же ты? Посиди.
— Да мама у меня больна.
— Больна? Чем?
Я рассказал.
— Что же ты раньше молчал? У нас на комбинате прекрасный врач. Только что приехала из Московского мединститута Она твою маму живо на ноги поставит. Я её к вам пришлю завтра часам к шести. Ты на какой улице живешь? На Приречной? Дом двадцать два?
И он тут же записал адрес в свою записную книжку.
— Ты — молодец! Спекулянты своё получат, — сказал мне Проша на прощанье.
Только когда я вышел от него, то вспомнил, что ничего не рассказал ему про старого марочника и про «зелёную стрелу». Но зачем было говорить об этом? Ведь те, кого я подозревал, оказались просто-напросто спекулянтами. А «зелёная стрела» на платке? Но ведь я не знаю, чей это платок. Может быть, сам старый марочник?.. Впрочем, нет, свой платок он ни за что бы не показал.
Я совсем запутался. Вот если бы приехал Пётр Сергеич! Уж он-то разберётся, кто тут «зелёная стрела», а кто — нет. Он же сказал, что, может статься, столкнётся со мной в поезде, на вокзале или ещё где-нибудь в другом месте. Но до сих пор я его нигде не видел. Никто не приходил от него и не спрашивал о швейцарской марке 1888 года.
Когда я пришёл домой, мама уже встала с постели: ей было немного лучше. Петя и Митя готовили уроки.
Я рассказал маме, что завтра придёт женщина-врач из Москвы, которую очень хвалит Проша.
Я начал было рассказывать о нём, но вспомнил, что обещал вечером зайти к Маргарите, и схватил бушлат и бескозырку.
— Куда же ты опять, сынок?
