Пять или шесть? | страница 7

— Ого! Стало быть, происшествие, — увидав милиционера, сказал лысастый загорелый дядька, когда пилот заглушил мотор. Я догадался, что это именно он, старый коммунист, бывалый охотник Чурсин, которого мне рекомендовали помощником в моем трудном деле.

— Привет, дядя Володя! — увидал его сержант Митя и взмахнул рукою к козырьку, отдавая честь собравшимся.

— Здравия желаем!.. Кого это ты привез? Какое-нибудь новое начальство летает? — Старик Чурсин внимательно осмотрел меня с головы до ног.

Я постарался непринужденно, как старый знакомый, поздороваться со всеми.

— Доброе утро, товарищи!

— Это, дядя Володя, к тебе, по чрезвычайному делу, — тихо сказал сержант старику и представил мне его. — Вот, Алексей Михайлович, тот самый Владимир Иванович Чурсин.

Мы познакомились.

Чурсин повел нас в свой дом, стоявший посредине поселка. Я еле поспевал за ним. Он, как и я, не рослый, но зато длинноногий, сухопарый, легкий в движениях. Не погнутый годами старик! Мы быстро прошли через массивную дверь в глухих воротах, на крытый темный двор, поднялись по ступенькам высокого крыльца в сени, пахнущие смолистыми бревнами.

— Ого! — восторгнулся я. — Как в крепости живете. — Я хотел быть как можно спокойнее, чтобы не разволновать старика.

— Да-а, дом старинный, — ответил Чурсин, сбрасывая свои валенки с галошами. Он и не собирался волноваться.

Выдержанный и заранее призванный мною к тройной выдержке сержант Митя привычно снял сапоги и первым прошел в дом. Я тоже начал стягивать свои, тесные, новые: я полетел в чем был. Но Чурсин остановил меня:

— Ничего, ничего, проходите так. У нас грязно, давно не убирали: ягоды начинаются, девки мои в бегах.

Но в комнате была удивительная чистота — некрашенные полы выскоблены до натурального блеска и устланы белыми домотканными ковриками. Я все-таки снял сапоги.

А сержант Митя за перегородкой у печки уже по-свойски распоряжался чайником — налил ковш воды и жадно пил.

— Там же в сенях — ключевая, — заметил ему Чурсин, усаживаясь за стол и приглашая нас на скамью у стенки, на табуреты.

— Понимаешь, дядя Володя, боюсь простудиться. А мне сейчас никак нельзя болеть. Обстановочка!..

— Да вы не волнуйтесь, все будет хорошо, — успокоил я его.

Чурсин гладко выбрит, а серые глаза под жиденькими сивыми бровями делают непроницаемо спокойным его лицо, широкоскулое и плоское, почти без морщин. Он вынул из огромной берестяной табакерки на столе сложенную районную газету, оторвал четвертушку, завернул большущую папироску, задымил, предложил закурить и нам.