Валуй с Борзятой встретили черкесов саблями. Горцы не стреляли, похоже, кончились заряды. Рубка продлилась недолго. Защититься от вошедших в раж казаков выставленным прикладом, а тем более кинжалом, почти невозможно. Только черкес, вооруженный пикой, сумел повалить донца с коня, воткнув острие в брюхо тонко заржавшего жеребца. На ходу выпрыгнув из седла, казак, а это оказался десятский Гришка Лапотный, перекувырнулся. И тут же, подскочив, со спины рубанул не успевшего обернуться горца. В строю к этому времени оставалось не более четырёх-пяти врагов. Отступая, они отчаянно уворачивались от клинков, сами пытаясь ударить саблей или прикладом ружья.
Оставив товарищам добивать уцелевших, Лукины направили лошадей в освободившийся проход между строений.
Уже разгорались соломенные крыши. Тягуче и без перерыва блеяли овцы и козы, растекаясь бело-серыми ручейками по горящим улицам. Заходился в лае огромный волкодав совсем рядом. Его закрывала сакля. Там громко ругнулся казак, и собака, жалобно заскулив, смолкла.
Душный дым густыми полосами стелился над селением. Прыгая с лошадей, казаки с саблями наголо врывались в сакли и сараи, отыскивая уцелевших. Ночка сама вывезла атамана к центру аула. У загороди из жердей, за которой держали пленных казаков и мужиков, догорал яростный бой. Сторожевые, успевшие подготовиться к нападению, оказали самое крепкое сопротивление. Краем глаза атаман заметил раненого казака, спиной навалившегося на убитую лошадь. Кривя от боли губы, он зубами завязывал в узел окровавленную тряпку на руке, распоротой выше локтя.
Впереди звенели сабли. Какой-то казак с развевающейся седой бородой и бешеными глазами, блеснув серьгой в левом ухе, взобрался на ограждение из жердей. Примерившись, сиганул на спину черкеса, отбивающегося от донца. Оба повалились на землю, пропав из виду за лошадиными крупами. Его пример подхватили остальные пленные. Они прыгали через ограду, с голыми руками кидаясь на своих мучителей. Бабы, столпившись в середине загона, прижимали к себе детей помладше. Упал, разваленный саблей до пояса, последний из охранников. Кто-то безжалостно воткнул сзади в шею извивающегося, словно гад, обезрученного черкеса нож. Враг, вздрогнув, затрясся коленками. Казаки вертелись на конях, отыскивая новых врагов. Но таковых уже не находилось. Тот самый джаниец, что прыгал с изгороди, подскочив к братьям, ухватил за стремя Ночки:
— Казаки, выручайте! Они моего сына к реке уволокли.
