Бюрка смотрит на Дарка с мрачным и непонимающим видом. «Ну что может быть проще, чем взять и замолчать. — думает, наверное, она, — а этот придурок Дарк беспрестанно лает». Однако Дарк отнюдь не такой глупый, каким кажется. Просто желание лаять — сильнее его. Он испытывает потребность в том, чтобы выражать свое стремление поскорее снова отправиться в путь, снова побежать… К его лаю вскоре присоединяются такие нетерпеливые молодые псы, как Хэппи, Юник и Кали, а затем уже и вся упряжка начинает лаять и выть.
— Хо-о-о-о-о-о-о! Собачки, все в порядке, перестаньте!
Я громко кричу, и они резко замолкают, искоса глядя на меня и пытаясь понять, что у меня на уме. Дарк, чтобы выяснить, что к чему, тут же опять начинает лаять, но я немедленно заставляю его замолчать:
— А ну тихо! Замолчи!
Собаки понимают, что я не шучу, и не издают больше ни звука — даже Дарк, для которого подобное молчание, похоже, является настоящей пыткой. Он нервно топчется на месте и сейчас похож на ребенка, который, почувствовав позыв по малой надобности и пытаясь подавить его, переминается с ноги на ногу.
Переступая на одном месте, Дарк утрамбовывает лапами снег. С таких утрамбованных углублений ему удобнее броситься вперед, когда я вытягиваю из снега якорь и отдаю приказ, которого он так нетерпеливо ждет:
— Собачки, вперед!
Упряжка срывается с места. Мивук и Бюрка похожи на острие копья, которое пронзает холодный воздух с мелодичным шипением: «Сшиу-у-у-у-у-у-у-у… Сши-и-и-и-и-и-о-о-о-о-у-у-у-у-у…»
Мне нравится музыка, которую производят полозья, скользя то по твердому снегу, то по льду. Она звучит в моих ушах, наверное, так же, как звучит в ушах моряка музыка корпуса судна, разрезающего толщу воды, и ветра, свистящего в корабельных снастях. Ноты, из которых состоит эта музыка, сообщают мне ценную информацию о состоянии льда, его толщине, зернистости, его опасности для моей упряжки… В общем, множество данных, которые мое подсознание фиксирует и которые влияют на мой выбор дальнейшего маршрута.
— Джи! Да, вот так! Вперед! Вперед!
Мивук выполняет мой приказ и понимает, на что я нацеливаюсь: берег — прямо перед нами, и узкая полоса снега тянется вдоль него. Он устремляется к этой полосе «по-умному», описав красивую и плавную дугу. Бюрка улавливает смысл этого маневра и действует так, чтобы он был выполнен всей упряжкой наилучшим образом. Какое же это счастье — мчаться по ровному льду этой великолепной реки!
И вдруг за очередным поворотом замерзшей реки собаки резко ускоряют бег. Несколько секунд спустя я замечаю всадника, скачущего нам навстречу. Он очень горделиво держится в седле, этот мужчина в меховой шапке, кожаных гетрах и красном одеянии с черной лентой, которая обтягивает талию и за которую засунут кинжал с поблескивающим лезвием. Остановившись, всадник поворачивает коня и жестом показывает мне, чтобы я следовал за ним. Я это охотно делаю, тем более что он скачет во весь опор, прокладывая надежную тропинку, по которой мои собаки могут бежать, не раздумывая. Это, должно быть, великолепное зрелище: собачья упряжка, мчащаяся вслед за гордым монгольским всадником. Топот копыт, стучащих по льду, похож на ритмичную музыку: кешака-кешака-кешака!
